пару грушъ или яблокъ для моего друга Жако, который страшно завидовалъ моему куренію изъ гибкаго чубука съ янтаремъ. Но напрасно передавалъ я ему раскуренную трубку и училъ втягивать щеки. Ничто не помогало, онъ держалъ въ зубахъ мой янтарь, изъ котораго никакъ не умѣлъ потянуть дыму, и я боялся только, чтобы онъ съ отчаянія не разгрызъ янтаря. Какъ только небольшая трубка была выкурена на воздухѣ, я развязывалъ искусный узелъ цѣпи, шедшей къ поясу Жако и удерживавшей его въ дверяхъ его клѣтки. Затѣмъ я шелъ въ антресоли, и Жако проворно шлепалъ за мною вверхъ по ступенямъ. Я подвигалъ тяжелое кресло къ кровати и, тщательно привязавъ къ нему конецъ цѣпи Жако, ложился на постель и начиналъ перебирать рукою свои тогда еще пышные волосы. Этого было достаточно, чтобы Жако въ ту же минуту съ полнымъ глубокомысліемъ усаживался на моей подушкѣ и впродолженіе всего моего сна самымъ усерднымъ образомъ перебиралъ на моей головѣ волосъ за волосомъ; то же самое дѣлалъ онъ съ усами и съ бровями. Просыпаясь я находилъ его съ тѣмъ же озабоченнымъ видомъ за тѣмъ же занятіемъ.
Приличіе требовало, чтобы я съѣздилъ въ Дибургъ къ другому дядѣ своему гессенъ-дармштадтскому ферстмейстеру Карлу Беккеру, съ особенной нѣжностью относившемуся къ сестрѣ моей Линѣ. Уговорившись съ сестрою, я заказалъ парную коляску туда и обратно, такъ какъ въ то время въ Дармштадтѣ не было ни одного извощичьяго экипажа на улицахъ. Конечно и въ Дибургъ пришлось запастись приличными подарками, и дядя Карлъ и жена его приняли насъ съ живѣйшимъ радушіемъ. Дядя очень сожалѣлъ, что мы не захватили сына его Карла, уѣхавшаго на сѣнокосъ за сѣномъ для пары дядиныхъ лошадей. Но пріятнѣе всего въ этомъ тихомъ
