Еще отправляясь въ Германію, я очень хорошо понималъ, что въ виду отсрочки ѣхать къ дядѣ на Кавказъ, гдѣ черезъ полгода ожидалъ меня офицерскій чинъ, дававшій въ то время еще потомственное дворянство, я приносилъ тяжелую жертву заботясь о судьбѣ сестры; но я счелъ это своимъ долгомъ и дорого за него заплатилъ.
До Москвы въ прекрасной почтовой каретѣ мы доѣхали и по старой памяти остановились у старика Григорьева, у котораго, чтобы доѣхать до Новоселокъ, я купилъ поѣзжанный двумѣстный фаэтонъ, а громоздкую поклажу отправилъ черезъ контору транспорта.
Бѣдная страдалица мать наша оставалась на одрѣ болѣзни безвыходно въ новомъ флигелѣ, въ комнатѣ съ постоянно закрытыми окнами, такъ что въ спальнѣ царила непрестанная ночь. Кромѣ смѣнявшихся при ней двухъ горничныхъ, она никого не принимала. Такъ и насъ въ свою очередь она приняла не долѣе двухъ минутъ, благословила и дала поцѣловать руку.
До отъѣзда моего въ Германію, больная принимала меня иногда въ теченіи 5—10 минутъ. Но какъ ужасны были для меня эти минуты! Вопреки увѣреніямъ доктора Лоренса, что ничего опредѣленнаго о ея болѣзни сказать нельзя, мать постоянно твердила: „я страдаю невыносимо, ракъ грызетъ меня день и ночь. Я знаю, мой другъ, что ты любишь меня; докажи мнѣ эту любовь и убей меня“.
Я очень хорошо зналъ, какому въ тѣ времена подвергалъ себя наказанію. Но я каждую минуту готовъ былъ зарядить свои пистолеты и прекратить невыносимыя страданія дорогой матери.
Черезъ нѣсколько дней на самый короткій срокъ пріѣхалъ изъ Кіева женихъ сестры профессоръ Матвѣевъ. Конечно, всѣ мы стали просить его осмотрѣть больную.
— Ну что? спросилъ я его, когда онъ выходилъ изъ спальни.
— Не могу понять, отвѣчалъ онъ, какое можетъ быть тутъ сомнѣніе: у ней ракъ въ лѣвой груди и внизу живота, и ей не прожить долѣе семи дней.
Свадьба Матвѣевыхъ справлена была самымъ скромнымъ домашнимъ образомъ, и въ виду кратковременнаго отпуска,
