и одѣтая къ вѣнцу Левтикъ сдана на руки офицерамъ, которые на рукахъ донесли ее до ожидавшихъ у калитки сада саней.
Узнавши на другой день о случившемся, старикъ Каширинъ воскликнулъ: „что вы со мной сдѣлали! зачѣмъ вы опозорили мою сѣдую голову, — насильно навязали мою дочь!“ Онъ впалъ въ уныніе, пересталъ курить свою неугасимую сигару, захирѣлъ и черезъ двѣ недѣли скончался.
Молодые на первыхъ порахъ не были приняты матерью новобрачнаго и прожили дня два у офицеровъ; но подъ конецъ мать простила ихъ, и они отправились жить въ имѣніе.
Должно быть Небольсинъ очень обрадовался моему появленію въ безлюдномъ штабѣ и тотчасъ же назначилъ меня дежурнымъ по госпиталю. Это было большое каменное зданіе въ одинъ этажъ, выходящій главнымъ фасадомъ на широкую улицу, ведущую отъ полковой церкви и канцеляріи мимо городскаго сада къ заставѣ, за которой находился знакомый намъ манежъ и конюшня втораго взвода. Противъ госпиталя близь входа въ расположенный по горѣ казенный садъ, былъ крытый огромнаго размѣра колодезь, съ прозрачною какъ кристаллъ и холодною какъ ледъ водою. Не могу, если не съ ужасомъ, то не безъ гадливости вспомнить мѣсяца, проведеннаго мною на дежурствѣ черезъ день въ госииталѣ. Подходя къ его воротамъ или главному входу, трудно было не увидать конныхъ или воловыхъ фуръ съ подвезенными холерными больными, или не встрѣтить подводы съ тремя четырьмя заколоченными гробами, отправляющейся по направленію къ кладбищу. Но всего тяжелѣе
