— Вотъ какова, прибавлялъ онъ каждый разъ, наша милая хохлушка. Это не то что ваша бѣлобрысая русачка, которая только и умѣетъ пѣть:
Подари меня рублемъ, полтиной,
Золотою гривной.
Холера и цынга еще продолжали давать себя чувствовать, и изъ окошка комнаты Романовича мы ежедневно могли видѣть вновь прибывающіе на кладбище гробы къ свѣжимъ могиламъ.
Однажды мы какъ то въ полнолуніе засидѣлись у этого окна, и рѣчь сама собою сошла на прибывающихъ покойниковъ.
— А что, сказалъ Оконоръ, обращаясь ко мнѣ, вѣдь вы теперь не пойдете одинъ на кладбище?
— Напрасно такъ думаете, отвѣчалъ я, — пойду.
— О, о, подхватилъ Романовичъ.
— Хотите пари?
— Извольте; на что?
— Я держу бутылку Редерера, сказалъ Романовичъ.
— И я, прихихикнулъ Оконоръ.
— Извольте, принимаю ваше пари.
— Только дѣло надо дѣлать начистоту, замѣтилъ Оконоръ.
— Что значить на чистоту? спросилъ я.
— Церковь какъ разъ посрединѣ кладбища, а съ противоположной ея стороны у сѣверныхъ дверей стоятъ нары, на которыя ставятъ мертвецовъ. Возьмите съ собою кусокъ мѣла, обойдите церковь, взлѣзьте на нары и нарисуйте на стѣнкѣ чёрта. Тогда мы утромъ пройдемъ и провѣримъ; если рисунокъ тамъ, то мы проиграли.
Вооружившись кускомъ мѣла, я тотчасъ же отправился шаговъ за двѣсти по освѣщенному луною полю. Кладбище оказалось въ окопѣ и, не зная въѣзда, я вынужденъ былъ перебираться черезъ заросшую бурьяномъ канаву. Не успѣлъ я перебраться на кладбище, какъ увидалъ въ нѣсколькихъ шагахъ передъ собою темную фигуру съ непокрытою головою и раскинутыми врозь ладонями, заступившую мнѣ дорогу.
— Кто это? окликнулъ я стоящаго. Отвѣта не было.
