начальника дивизіи заставило насъ сильно призадуматься. Эскадронный ефрейторъ посланъ былъ съ запискою винъ и бакалей въ Кременчугъ, а два три стула выпросили мы у мѣстнаго волостнаго начальника.
Побывавъ снова въ Ѳедоровкѣ, я разсказалъ о нашемъ затрудненіи Мих. Ильичу.
— Я бы могъ вамъ рекомендовать превосходнаго повара, нашего крѣпостнаго, если бы онъ по случаю безпощаднаго пьянства не отбился отъ рукъ. Мы прогнали его, и онъ не пьетъ только потому, что не на что.
— О, у меня онъ не будетъ пить, сказалъ Оконоръ, когда я передалъ ему слова Петковича.
Наканунѣ пріѣзда начальника дивизіи, онъ сказалъ мнѣ: „пишите къ Петковичу, а я сейчасъ пошлю подводу за поваромъ“.
Когда вечеромъ поваръ пріѣхалъ, Оконоръ сказалъ вахмистру: „скажи повару, что когда отпуститъ обѣдъ и получитъ два цѣлковыхъ, то можетъ напиться хоть до смерти, а затѣмъ давай ему провизію, какую нужно, и поставь часоваго съ палашемъ у двери кухни и вели ему не допускать повара ни до какой водки. Слышишь?“
— Слушаю, ваше бл—діе.
— Какой однако у васъ прекрасный поваръ, сказалъ на другой день за обѣдомъ послѣ удачнаго смотра начальникъ дивизіи, не воображавшій, что обѣдъ изготовленъ содержавшимся подъ вооруженнымъ карауломъ поваромъ.
Отбывши благополучно смотръ, Оконоръ на нѣсколько дней ускользнулъ въ свое имѣніе, а насъ въ это время навѣстилъ уже знакомый намъ маіоръ Тарковскій. Мы помѣстили его въ комнату Оконора. Но такъ какъ въ ней было много холоднѣе противъ моей комнатки, то и гость цѣлый день проводилъ у меня. Когда на слѣдующее утро Тарковскій вышелъ къ чаю, то на вопросъ, хорошо ли онъ почивалъ, онъ отвѣталъ:
— Покорно благодарю, только тамъ волосы шевелятся, (что могло происходить буквально, если вѣтеръ дулъ въ окно, заклеенное бумагой,уголъ которой отклеившись дрожалъ какъ трещетка).
