Скучное однообразіе уединенной ново-миргородской жизни насъ окончательно поглотило.
За исключеніемъ утренней ходьбы къ трубаческимъ конямъ да двумъ-тремъ взводнымъ трубаческимъ ученіямъ, я никуда не отлучался изъ дому, и немногія бумаги приносили мнѣ къ подписи изъ канцеляріи. Въ свободные часы Бюлеръ усердно читалъ французскіе романы, которыми всегда запасался, и по добротѣ своей дѣлился ими со мной. Въ Ново-Миргородѣ онъ доставалъ романы отъ Лопухиныхъ. Полный романтизмомъ Жоржъ-Зандъ, я постарался пріохотить и Карла Ѳед. къ ея романамъ и какъ то рекомендовалъ ему „André“, который, чтобы дать свободу любимой женѣ, бросается въ пропасть. Когда по прочтеніи я спросилъ мнѣнія Бюлера, онъ сказалъ: „очень глупый мужъ“.
И я убѣдился въ неумѣстности моей пропаганды.
Такъ какъ трубачи были въ одиночествѣ почти единственнымъ предметомъ моего вниманія, то немудрено, что именно въ это время я успѣлъ всмотрѣться въ ихъ физіономіи. Впослѣдствіи мнѣ въ Москвѣ пришлось любоваться прелестной картиной Маковскаго, изображающей пѣвчихъ Успенскаго собора. По всей фигурѣ и выраженію лица каждаго можно безошибочно судить, какимъ голосомъ онъ поетъ, начиная съ тенора и до густаго баса. Не обладая такимъ художественнымъ глазомъ, я бы и тогда, если бы меня спросили, кто изъ цѣлаго хора играетъ на cornet à piston, этомъ инструментѣ, требующемъ наибольшаго напряженія груди, не затруднился бы указать на стройную и могучую фигуру бѣлокураго штабъ-трубача Каліушки. Не странно ли, между прочимъ, и такое совпаденіе имени съ должностью, состоящей въ томъ, чтобы тончайшими звуками колоть слухъ. Но
