чины, почему просительница считала неудобнымъ упоминать о своемъ тиранѣ, глядя мнѣ въ лицо.
— Да, звѣсно, заговорила она, мгновенно обращаясь ко мнѣ спиной и отмахиваясь на меня правою рукою: звѣсно, онъ, вашъ Гаврикъ, вродѣ какъ какой арештантъ.
— Гаврикъ у меня служитъ, это правда, но онъ не мой; и ты знаешь, что я въ послѣдній разъ по твоей жалобѣ его больно наказалъ.
— То то, всхлипывая, продолжаетъ просительница, и я ему говорю: пожалуюсь адъютанту, а онъ говоритъ: знаю я твоего адъютанта: онъ дастъ двѣ розги да и говоритъ: ну смотри, а что тутъ смотрѣть! Рыло тебѣ сверну, вотъ те и все. Вотъ и теперь (рыданія усиливаются) всѣ рамы со ставнями вырвалъ, и всѣ иконы порвалъ.
Послѣднія слова, какъ горячимъ желѣзомъ, подняли меня съ кровати.
— Ну, ступай домой, я сейчасъ же буду въ Лагерное. Вели поскорѣе запрягать дрожки, обратился я къ слугѣ, и черезъ четверть часа уже мчался въ романтическое ущелье.
Боже, думалъ я дорогой, что дѣлать, если этотъ негодяй спьяну посягнулъ на иконы!? Подымать такое скандальное дѣло значить оказать полковому командиру плохую услугу; замять дѣло — можно самому попасть подъ уголовщину.
Подъѣзжаю къ хатѣ, около которой встрѣчаетъ меня голубоватый капотъ. Дѣйствительно, глинобойное жилище представляетъ картину разрушенія: окна вырваны вмѣстѣ со ставнями и валяются на улицѣ.
— Гдѣ иконы? восклицаю я, входя въ хату.
— Да вотъ, говоритъ заливаясь слезами хозяйка въ синемъ капотѣ, указывая на сорванныя со стѣнъ и порванныя изображенія Бовы-королевича, Блюхера, Кульнева и графа Дибича-Забалканскаго.
Съ облегченною душою я готовь обнять просительницу.
Когда я случайно жаловался на Гаврика окружному, поступившему на мѣсто Вернера, полковнику Гладкову, послѣдній спросилъ:
— А вы наказали Гаврика?
— Наказалъ, отвѣчалъ я.
