повозки Кази, предварительно пустилъ его идти въ потьмахъ по знакомымъ комнатамъ.
Наступило весеннее время полковаго сбора, тѣмъ болѣе оживленнаго, что ожидали царскаго смотра въ Елизаветградѣ.
Привезши по приказанію полковаго командира съ кіевскихъ контрактовъ одноцвѣтнаго сѣраго сукна на всѣ офицерскіе рейтузы, полковой портной Шварцъ зашелъ и ко мнѣ снять мѣрку.
— А что, Шварцъ, сказалъ я, передъ царскимъ то смотромъ хорошій небось заработокъ будетъ?
— Ну, васе бл—діе, уныло отвѣчалъ Шварцъ, какой теперь заработокъ, теперь господа офицеры думаетъ одного сюртука въ годъ заказать. Теперь прежній господъ офицеръ нѣтъ. Вотъ былъ графъ Гудовицъ; тому сошьешь сюртука, а онъ пойдетъ лазить по заборамъ, по плетнямъ и черезъ мѣсяцъ говоритъ: Шварцъ, шей еще сюртука! Вотъ былъ заработокъ!
Какъ разъ передъ кампаментомъ въ полку почти единовременно получено было утвержденіе за Карломъ Ѳедоровичемъ баронскаго титула, а затѣмъ и производство его въ генералъ-маіоры. Не безъ ироніи разсказывалъ баронъ, какъ его со времени производства сталъ величать его деньщикъ-кучеръ, литвинъ.
Научившись, подобно земляку своему Петру, русской рѣчи, кучеръ Трофимъ почему то у однихъ словъ отнималъ по слогу, а къ другимъ прибавлялъ. Такъ, говоря о любимой своей маткѣ Арфѣ, онъ выражался вмѣсто: „надо въ тарантасъ запречь Арфу“ — „надо рантасъ Арфумъ прягатъ“.
А къ генералу своему обращался не иначе, какъ говоря: „ваше прехатство“.
Зная, что Карлъ Ѳедоровичъ, отправившійся благодарить начальство за полученный чинъ, въ Новой Прагѣ непремѣнно побываетъ у Баумгартеновъ, я не безъ сердечнаго сжиманія вспоминалъ о своей не совсѣмъ трезвой мазуркѣ. Каково же было мое радостное изумленіе, когда въ день пріѣзда генералъ сказалъ мнѣ: „M-me Баумгартенъ вамъ кланяется; она видимо осталась вами очень довольна“.
