— Это пройдетъ, Вѣрочка, — строго, но чинно сказала Марья Алексѣвна: — походи по корридору съ Михайломъ Иванычемъ, и пройдетъ голова.
— Нѣтъ, не пройдетъ, я чувствую себя очень дурно. Скорѣе, маменька.
Кавалеры отворили дверь, хотѣли вести Вѣрочку подъ руки, — отказалась мерзкая дѣвчонка! сами подали салопы, сами пошли сажать въ карету. Марья Алексѣвна гордо посматривала на лакеевъ: „глядите, хамы, каковы кавалеры, — а вотъ этотъ моимъ зятемъ будетъ! Сама такихъ хамовъ заведу. А ты у меня ломайся, ломайся, мерзавка — я те поломаю!“ — Но стой, стой, — что-то говоритъ зятекъ ея скверной дѣвчонкѣ, сажая мерзкую гордячку въ карету? Santé — это, кажется, здоровье, savoir — узнаю, visite — и по нашему тоже, permettez — прошу позволенія. Не уменьшилась злоба Марьи Алексѣвны отъ этихъ словъ; но надо принять ихъ въ соображеніе. Карета двинулась.
— Что онъ тебѣ сказалъ, когда сажалъ?
— Онъ сказалъ, что завтра поутру зайдетъ узнать о моемъ здоровьѣ?
— Не врешь, что завтра?
Вѣрочка молчала.
— Счастливъ твой Богъ! — Однако не утерпѣла Марья Алексѣвна, рванула дочь за волосы, — только разъ, и то слегка.
— Ну, пальцемъ не трону, только завтра чтобъ была весела! Ночь спи, дура! Не вздумай плакать. Смотри, если увижу завтра, что блѣдна, или глаза заплаканы! Спущала до сихъ поръ… не спущу. Не пожалѣю смазливой-то рожи, ужь за одно пропадать будетъ, такъ хоть дамъ себя знать!
— Я ужъ давно перестала плакать, вы знаете.
— То-то же, да будь съ нимъ поразговорчивѣе.
— Да, я завтра буду съ нимъ говорить.
— То-то, пора за умъ взяться. Побойся Бога, да пожалѣй мать, страмница!
Прошло минутъ десять.
— Вѣрочка, ты на меня не сердись. Я изъ любви къ тебѣ бранюсь, тебѣ же добра хочу. Ты не знаешь, каковы дѣти милы матерямъ. Девять мѣсяцевъ тебя въ утробѣ носила! Вѣрочка, отблагодари, будь послушна, сама увидишь, что къ твоей пользѣ. Веди себя, какъ я учу, — завтра же предложенье сдѣлаетъ!
— Маменька, вы ошибаетесь. Онъ вовсе не думаетъ дѣлать предложенія. Маменька! что̀ они говорили!
— Знаю: коли не о свадьбѣ, такъ извѣстно о чемъ. Да не на таковскихъ напалъ. Мы его въ бараній рогъ согнемъ. Въ мѣшкѣ въ церковь привезу, за виски вокругъ налоя обведу, да еще радъ будетъ. Ну, да нечего съ тобой много говорить, и такъ лишнее наговорила: дѣвушкамъ не слѣдуетъ этого знать, это материно дѣло. А дѣвушка должна слушаться, она еще ничего не понимаетъ. Такъ будешь съ нимъ говорить, какъ я тебѣ велю?
— Да, буду съ нимъ говорить.
— А вы, Павелъ Константинычъ, что сидите, какъ пень? Скажите и вы отъ себя, что и вы, какъ отецъ, ей приказываете слушаться матери, что мать не станетъ учить ее дурному.
— Марья Алексѣвна, ты умная женщина, только дѣло-то опасное; не слишкомъ ли круто хочешь вести!
