Съ надменно прекраснымъ и наглымъ челомъ—
Сіяли такой же улыбкой.
Вино дорогое все такъ же лилось,
70 Такія же слышались рѣчи,
И такъ же сіяли межъ лилій и розъ
Синьоръ обнаженныя плечи…
И только въ немногихъ суровыхъ чертахъ
Прочелъ онъ не гнѣвъ, не волненье,
75 Не совѣсти чуткой укоры иль страхъ—
Одно ледяное презрѣнье!
И понялъ внезапно смущенный пѣвецъ,
Что вопли тоски безнадежной
Вовѣкъ не достигнутъ до этихъ сердецъ,
80 Нарушивъ ихъ сонъ безмятежный.
Онъ понялъ, что пѣснь его въ царствѣ глухихъ
Замолкнетъ, увы, безъ отвѣта,
Что взору живущихъ во мракѣ слѣпыхъ
Не нужно сіяніе свѣта…
85 Что ложь невозбранно ликуетъ вокругъ
Въ чертогѣ своемъ золоченомъ—
Онъ понялъ… и лютня скользнула изъ рукъ,
Ударясь о плиты со стономъ!
- 1886 г.
С надменно прекрасным и наглым челом —
Сияли такой же улыбкой.
Вино дорогое всё так же лилось,
70 Такие же слышались речи,
И так же сияли меж лилий и роз
Синьор обнажённые плечи…
И только в немногих суровых чертах
Прочёл он не гнев, не волненье,
75 Не совести чуткой укоры иль страх —
Одно ледяное презренье!
И понял внезапно смущённый певец,
Что вопли тоски безнадёжной
Вовек не достигнут до этих сердец,
80 Нарушив их сон безмятежный.
Он понял, что песнь его в царстве глухих
Замолкнет, увы, без ответа,
Что взору живущих во мраке слепых
Не нужно сияние света…
85 Что ложь невозбранно ликует вокруг
В чертоге своём золочёном —
Он понял… и лютня скользнула из рук,
Ударясь о плиты со стоном!
- 1886 г.
