Добромъ и правдой,—онъ не возмутится
И не предъявитъ правъ души людской?
Быть можетъ странно то, что въ немъ природа,
Забывши человѣчность, подчинилась
Условностямъ тирана? Нѣтъ, не странно!
Онъ дѣйствуетъ, онъ чувствуетъ, онъ мыслитъ,
Какъ дѣйствовалъ и жилъ его отецъ:
Владычество того, что раньше было,
140 Стоитъ межь нимъ и чистотой его.
Скорѣе показаться можетъ страннымъ
Для тѣхъ, кто не проникъ въ законъ природы
И не умѣетъ будущаго видѣть
Въ узорахъ настоящаго, что нѣтъ
Ни одного среди рабовъ несчастныхъ,
Терзаемыхъ преступностью его,
Ни одного, чьи дѣти голодаютъ,
Чье ложе безпощадная земля,—
Настолько дерзновеннаго, чтобъ руку
150 Онъ протянулъ, и деспота низвергъ!
А эти раззолоченныя мухи,
Что грѣются близь падали, на солнцѣ,—
Какъ имя ихъ?—Прожорливые трутни.
Ремесленникъ пусть трудится, мужикъ,
Измученный давнишней голодовкой,
Пусть надъ землей упрямою корпитъ,
Чтобъ изъ нея для нихъ возникла жатва;
И этотъ призракъ, грязный, изможденный,
Худѣй, чѣмъ отощавшая бѣда,
160 Влачащій жизнь свою вдали отъ солнца,
Въ глубокихъ нездоровыхъ рудникахъ,—
Въ работѣ онъ лишь смерть себѣ находитъ,
Лишь боль себѣ, а трутнямъ яркій блескъ,
И цѣлыя толпы изнемогаютъ,
Чтобъ кучка лежебоковъ знала лѣнь.
Откуда, какъ ты думаешь, возникли
Всѣ трутни, что печаль и нищету
Добром и правдой, — он не возмутится
И не предъявит прав души людской?
Быть может странно то, что в нём природа,
Забывши человечность, подчинилась
Условностям тирана? Нет, не странно!
Он действует, он чувствует, он мыслит,
Как действовал и жил его отец:
Владычество того, что раньше было,
140 Стоит меж ним и чистотой его.
Скорее показаться может странным
Для тех, кто не проник в закон природы
И не умеет будущего видеть
В узорах настоящего, что нет
Ни одного среди рабов несчастных,
Терзаемых преступностью его,
Ни одного, чьи дети голодают,
Чье ложе беспощадная земля, —
Настолько дерзновенного, чтоб руку
150 Он протянул, и деспота низверг!
А эти раззолоченные мухи,
Что греются близ падали, на солнце, —
Как имя их? — Прожорливые трутни.
Ремесленник пусть трудится, мужик,
Измученный давнишней голодовкой,
Пусть над землей упрямою корпит,
Чтоб из неё для них возникла жатва;
И этот призрак, грязный, изможденный,
Худей, чем отощавшая беда,
160 Влачащий жизнь свою вдали от солнца,
В глубоких нездоровых рудниках, —
В работе он лишь смерть себе находит,
Лишь боль себе, а трутням яркий блеск,
И целые толпы изнемогают,
Чтоб кучка лежебоков знала лень.
Откуда, как ты думаешь, возникли
Все трутни, что печаль и нищету
