Греческіе трагики, заимствуя свои замыслы изъ отечественной исторіи или миѳологіи, при разработкѣ ихъ соблюдали извѣстный сознательный произволъ. Они отнюдь не считали себя обязанными держаться общепринятаго толкованія, или подражать, въ повѣствованіи и въ заглавіи, своимъ соперникамъ и предшественникамъ. Подобный пріемъ привелъ бы ихъ къ отреченію отъ тѣхъ самыхъ цѣлей, которыя служили побудительнымъ мотивомъ для творчества, отъ желанія достичь превосходства надъ своими соперниками. Исторія Агамемнона была воспроизведена на Аѳинской сценѣ съ такимъ количествомъ видоизмѣненій, сколько было самыхъ драмъ.
Я позволилъ себѣ подобную же вольность. Освобожденный Прометей Эсхила предполагалъ примиреніе Юпитера съ его жертвой, какъ отплату за разоблаченіе опасности, угрожавшей его власти отъ вступленія въ бракъ съ Ѳетидой. Согласно съ такимъ разсмотрѣніемъ замысла, Ѳетида была дана въ супруги Пелею, а Прометей, съ соизволенія Юпитера, былъ освобожденъ отъ плѣнничества Геркулесомъ. Если-бъ я построилъ мой разсказъ по этому плану, я не сдѣлалъ бы ничего иного, кромѣ попытки возстановить утраченную драму Эсхила, и если бы даже мое предпочтеніе къ этой формѣ разработки сюжета побудило меня лелѣять такой честолюбивый замыселъ, одна мысль о дерзкомъ сравненіи, которую вызвала бы подобная попытка, могла пресѣчь ее. Но, говоря правду, я испытывалъ отвращеніе къ такой слабой развязкѣ, какъ примиреніе Поборника человѣчества съ его Утѣснителемъ. Моральный интересъ вымысла, столь мощнымъ образомъ поддерживаемый страданіемъ и непреклонностью Прометея, исчезъ бы, если-бъ мы могли себѣ представить, что онъ отказался отъ своего гордаго языка и робко преклонился передъ торжествующимъ и коварнымъ противникомъ. Единственное созданіе воображенія, сколько-нибудь похожее на Про-
Греческие трагики, заимствуя свои замыслы из отечественной истории или мифологии, при разработке их соблюдали известный сознательный произвол. Они отнюдь не считали себя обязанными держаться общепринятого толкования, или подражать, в повествовании и в заглавии, своим соперникам и предшественникам. Подобный прием привел бы их к отречению от тех самых целей, которые служили побудительным мотивом для творчества, от желания достичь превосходства над своими соперниками. История Агамемнона была воспроизведена на Афинской сцене с таким количеством видоизменений, сколько было самых драм.
Я позволил себе подобную же вольность. Освобожденный Прометей Эсхила предполагал примирение Юпитера с его жертвой, как отплату за разоблачение опасности, угрожавшей его власти от вступления в брак с Фетидой. Согласно с таким рассмотрением замысла, Фетида была дана в супруги Пелею, а Прометей, с соизволения Юпитера, был освобожден от пленничества Геркулесом. Если б я построил мой рассказ по этому плану, я не сделал бы ничего иного, кроме попытки восстановить утраченную драму Эсхила, и если бы даже мое предпочтение к этой форме разработки сюжета побудило меня лелеять такой честолюбивый замысел, одна мысль о дерзком сравнении, которую вызвала бы подобная попытка, могла пресечь ее. Но, говоря правду, я испытывал отвращение к такой слабой развязке, как примирение Поборника человечества с его Утеснителем. Моральный интерес вымысла, столь мощным образом поддерживаемый страданием и непреклонностью Прометея, исчез бы, если б мы могли себе представить, что он отказался от своего гордого языка и робко преклонился перед торжествующим и коварным противником. Единственное создание воображения, сколько-нибудь похожее на Про-
