Мой милый другъ,
Въ далекомъ краю, послѣ разлуки, мѣсяцы которой показались мнѣ годами, я ставлю ваше имя надъ послѣднею изъ моихъ литературныхъ попытокъ.
Мои писанія, опубликованныя до сихъ поръ, были, главнымъ образомъ, ничѣмъ инымъ, какъ воплощеніемъ моихъ собственныхъ представленій о прекрасномъ и справедливомъ. И теперь я уже могу видѣть въ нихъ литературные недостатки, связанные съ молодостью и нетерпѣливостью; они были снами о томъ, чѣмъ имъ нужно было быть, или чѣмъ бы они могли быть. Драма, которую я предлагаю вамъ теперь, представляетъ изъ себя горькую дѣйствительность, здѣсь я отказываюсь отъ всякой притязательной позы человѣка поучающаго, и довольствуюсь простымъ изображеніемъ того, что было,—въ краскахъ, заимствуемыхъ мною изъ моего собственнаго сердца.
Если бы я зналъ кого-нибудь болѣе одареннаго, чѣмъ вы, всѣмъ тѣмъ, чѣмъ долженъ обладать человѣкъ, я постарался бы прибѣгнуть къ его имени, чтобы украсить это произведеніе. Но я никогда не зналъ никого, кто съ своею деликатностью сочеталъ бы столько достоинства, прямодушія и смѣлости; никого, кто, будучи самъ свободенъ отъ зла, относился бы съ такою удивительною терпимостью ко всѣмъ, въ чьихъ дѣлахъ и мысляхъ—злое; никого, кто такъ умѣлъ бы принять или оказать услугу, хотя онъ не можетъ не дѣлать такъ, чтобы послѣднее не превышало перваго; я не зналъ, наконецъ, никого, чья жизнь была бы болѣе простою и болѣе чистою въ самомъ высокомъ смыслѣ этого слова. А я уже былъ счастливъ въ дружбѣ, когда къ числу именъ мнѣ дорогихъ присоединилось ваше.
Мой милый друг,
В далеком краю, после разлуки, месяцы которой показались мне годами, я ставлю ваше имя над последнею из моих литературных попыток.
Мои писания, опубликованные до сих пор, были, главным образом, ничем иным, как воплощением моих собственных представлений о прекрасном и справедливом. И теперь я уже могу видеть в них литературные недостатки, связанные с молодостью и нетерпеливостью; они были снами о том, чем им нужно было быть, или чем бы они могли быть. Драма, которую я предлагаю вам теперь, представляет из себя горькую действительность, здесь я отказываюсь от всякой притязательной позы человека поучающего, и довольствуюсь простым изображением того, что было, — в красках, заимствуемых мною из моего собственного сердца.
Если бы я знал кого-нибудь более одаренного, чем вы, всем тем, чем должен обладать человек, я постарался бы прибегнуть к его имени, чтобы украсить это произведение. Но я никогда не знал никого, кто с своею деликатностью сочетал бы столько достоинства, прямодушие и смелости; никого, кто, будучи сам свободен от зла, относился бы с такою удивительною терпимостью ко всем, в чьих делах и мыслях — злое; никого, кто так умел бы принять или оказать услугу, хотя он не может не делать так, чтобы последнее не превышало первого; я не знал, наконец, никого, чья жизнь была бы более простою и более чистою в самом высоком смысле этого слова. А я уже был счастлив в дружбе, когда к числу имен мне дорогих присоединилось ваше.
