законам представления, — это X в сущности не что иное, как то начало, которое при движениях нашего, тоже как интуиция и представление данного нам тела, интимно и непосредственно известно нам, как воля. В этом (противьтесь сколько угодно!) фундамент истинной философии; и если этого не понимает наше столетие, то поймут многие следующие. Tempo è galant uomo! (se nessun’altro). Следовательно, как мы, с одной стороны, существо причинности, приобретающее наибольшую отчетливость лишь на самых низких ступенях объективации воли (т. е. природы), узнаем на всех ступенях, даже на высших, — так узнаем мы, с другой стороны, и существо воли на всех ступенях, даже на низших, хотя непосредственно мы получаем это познание лишь на самой высокой из этих ступеней. Старинное заблуждение учит: где воля, там нет более причинности, и где причинность, там нет воли. Мы же утверждаем: всюду, где есть причинность, есть и воля; и никакая воля не действует без причинности. Punctum controversiae, следовательно, заключается в следующем: возможна ли и необходима ли одновременная и совокупная наличность воли и причинности в одном и том же процессе? Уразумению того, что это действительно так, мешает то обстоятельство, что причинность и воля познаются двумя совершенно различными способами: причинность — всецело извне, всецело косвенно, всецело рассудком; воля же — всецело изнутри, всецело непосредственно, — почему в каждом отдельном случае познание одного начала тем яснее, чем более смутно познание другого. Вследствие этого там, где всего более понятна причинность, мы меньше всего познаем сущность воли; а где неоспоримо дает знать о себе воля, там причинность до того тускнеет, что грубый рассудок решается даже ее отрицать. Но причинность, как показал нам Кант, не что иное, как познаваемая a priori форма самого рассудка, — т. е. сущность представления, как такого, составляющего одну сторону мира; другая сторона, это — воля; она — вещь в себе. Находящиеся между собою, как я указал выше, в обратном отношении, степени отчетливости в понимании причинности и воли и поочередное их выступление вперед и отступление назад обусловливаются, следовательно, тем, что чем более какая-нибудь вещь дается нам в виде чистого явления, т. е. в виде представления, тем явственнее оказывается априорная форма представления, т. е. причинность; так обстоит дело в неодушевленной природе. Наоборот, чем непосредственнее сознаем мы волю, тем более отодвигается на задний план форма
