во всякой строчке сказывается стремление одурачить, обмануть читателя, то подавить его авторитетностью, то ошеломить его невразумительными фразами, даже голой бессмыслицей, то огорошить наглостью утверждений, — словом, пустить ему пыль в глаза и всячески его мистифицировать. Вот почему чувство, испытываемое при таком переходе, в области теоретической можно сравнить с тем чувством, какое в практической жизни изведал бы тот, кто, оставив общество честных людей, попал бы в мошеннический притон. Каким достойным человеком является в сравнении с этими тремя софистами Христиан Вольф, которого, однако, они же так мало ценят и так осмеивают! Он все-таки имел и дал действительные мысли, тогда как у них нет ничего, кроме словесных сплетений и фраз, рассчитанных на обман. Таким образом, истинный признак, отличающий философию всей этой так называемой после-кантовской школы, — нечестность, ее атмосфера — удушливый чад, ее цель — личные планы. Ее корифеи заботились о том, чтобы казаться, а не о том, чтобы быть: это — софисты, а не философы. Насмешка потомства, распространяющаяся на их почитателей, и потом забвение, — вот что их ожидает. В связи с указанным направлением этих господ стоит, между прочим, и задорный, ругательный тон, который, как обязательный аккомпанемент, проходит через все шеллинговские произведения. А если бы все это было иначе, если бы к делу была приложена честность, вместо импонирования и пустозвонства, то Шеллинг, решительно даровитейший из трех, все-таки мог бы занять в философии второстепенное место полезного до поры до времени эклектика: он изготовил из учения Плотина, Спинозы, Якова Беме, Канта и новейшего естествознания такую амальгаму, которая могла бы заполнить на время великую пустоту, произведенную отрицательными результатами кантовской философии, пока, наконец, не явилась бы действительно новая философия и надлежащим образом не устранила бы неудовлетворенности, вызываемой этой пустотой. Особенно воспользовался он естествознанием нашего века, чтобы оживить спинозовский абстрактный пантеизм. Именно, Спиноза, без всякого знания природы, философствовал зря, на основании одних только отвлеченных понятий, и возвел из них здание своего учения, не будучи надлежаще осведомлен о самых вещах. Облечь этот сухой скелет в тело и краски, сообщить ему, насколько это было возможно, жизнь и движение, чрез применение, хоть часто и непра-
чтенных лиц представление, будто этот набор слов — истинная, высокая мудрость! Если какой-нибудь опекун побоится, что его питомец может стать слишком умным для его планов, то этому несчастью можно будет помешать — прилежным изучением гегелевской философии.
