нити причинности, которые (время и причинность) тоже — функции его специальной деятельности. Ибо всегда он будет говорить лишь на своем собственном языке, на который поэтому он переводит и слабые впечатления, доходящие до него во время сна изнутри, равно как и те сильные и определенные впечатления, какие в бодрственном состоянии приходят извне, правильным путем: и первые тоже, стало быть, дают ему материал для образов, вполне одинаковых с образами, возникающими по импульсу внешних чувств, — хотя между обеими категориями впечатлении, служащих здесь поводами, едва ли может быть какое-нибудь сходство. Но деятельность мозга здесь можно сравнить с деятельностью глухого, который из нескольких попавших в его ухо гласных составляет себе целую, хотя и неверную, фразу, или с деятельностью сумасшедшего, которого случайно употребленное слово наталкивает на дикие, его idée fixe соответствующие фантазии. Во всяком случае, именно эти слабые отзвуки известных процессов в глубине организма, забираясь до самого мозга, дают толчок к его сновидениям: оттого последние и получают свое дальнейшее определение от характера этих впечатлений, так как заимствуют от них по крайней мере начальное слово; и даже, как бы полно ни было их отличие от этих впечатлений, они все-таки будут иметь с ними некоторое аналогическое или хотя бы символическое соответствие, и притом всего ближе это соответствие будет с теми впечатлениями, которые в состоянии возбуждать мозг при глубоком сне, ибо такие, как сказано выше, уже должны быть значительно сильнее. А так как, далее, эти внутренние процессы органической жизни воздействуют на чувствилище, назначенное для восприятия внешнего мира, тоже как нечто для него, чувствилища, чуждое и внешнее, то возникающие в нем по такому поводу интуиции — образы совершенно неожиданные и вполне разнородные и посторонние для того или другого, еще незадолго пред тем проходившего в нем течения мыслей, — как мы и имеем случай наблюдать это при засыпании и скором после него пробуждении.
Все эти соображения выясняют нам пока только ближайшую причину наступления сновидения, или повод к нему, который хотя и должен иметь влияние также и на содержание сна, но сам по себе настолько с ним разнороден, что характер их родственной связи остается для нас тайной. Еще загадочнее тот физиологический процесс в самом мозгу, из которого собственно и состоит сновидение. Именно, сон, это — покой мозга, сновидение же — известная деятельность его: поэтому, во избежание противоречия, мы должны признать первый лишь относительным, а последнюю — некоторым образом ограниченной и лишь частичной. Но в каком смысле она такова, ограничена ли она по числу участков мозга, или по степени его возбуждения, или по
