чувствие в нормальном, обыкновенном человеке только тогда, если она возбуждает его волю, т. е. имеет для него личный интерес. Но ведь каждое продолжительное возбуждение воли бывает по крайней мере смешанным, т. е. оно соединено с страданием. Намеренным возбуждающим средством для нее, которое прибегает к помощи столь мелких интересов, что они могут причинять лишь минутные и легкие, а не стойкие и серьезные страдания, т. е. должны быть признаны за простое щекотание воли, служит карточная игра, это непременное и повсеместное занятие „хорошего общества“[1]. Напротив, человек с преобладанием духовных сил доступен живейшему интересу к во-
- ↑ Сущность вульгарности заключается в том, что в сознании человека познавательная деятельность всецело подавлена волением, которое получает такое значение, что познание действует исключительно лишь на службе у воли; где, следовательно, этой службы не требуется, т. е. не имеется под рукой решительно никаких мотивов, ни важных, ни ничтожных, там познание совершенно прекращается, наступает полное отсутствие мыслей. Но ведь свободное от познания воление есть самое обычное явление, какое только существует: его можно наблюдать у всякого деревянного чурбана, который обнаруживает его хотя бы при своем падении. Вот почему подобное состояние называется вульгарностью. При нем продолжается лишь деятельность органов чувств и незначительная функция рассудка, нужная для усвоения их показаний, благодаря чему вульгарный человек постоянно открыт для всех впечатлений, т. е. мгновенно замечает все, что вокруг него происходит, так что его внимание немедленно привлекается самым тихим звуком
рода интеллект представляет еще много заметных степеней, крайне редко достигая своего высшего, действительно глубокого развития. В таком своем развитии, следовательно, он является, в более узком и строгом смысле, труднейшим и высшим произведением природы, т. е. самым редким и ценным, что может указать мир. Такой интеллект дает наиболее ясное сознание и потому представляет себе мир определеннее и полнее, чем всякий другой. Снабженный им человек обладает поэтому самым благородным и прекрасны на земле и, соответственно тому, имеет для себя такой источник наслаждений, в сравнении с которым все остальные ничтожны, — так что он ничего не требует себе извне кроме только досуга, чтобы без помехи наслаждаться этим достоянием, и шлифовать свой алмаз. Ибо все остальные, т. е. не-интеллектуальные, наслаждения носят более низменный характер: все они сводятся к движениям воли, т. е. к желанью, надежде, страху и достижению, все равно на что бы это ни было направлено, при чем дело никогда не может обойтись без огорчений, а к тому же с достижением обычно связано большее или меньшее разочарование, — тогда как при интеллектуальных наслаждениях истина становится все яснее. В царстве интеллекта нет места дли скорби: здесь все — познание. Но ведь все интеллектуальные наслаждения доступны человеку лишь через посредство и, стало быть, по мере его собственной интеллектуальности: ибо tout l’esprit, qui est au monde, est inutile à celui qui n’en a point (сколько бы ума ни было на свете, он бесполезен тому, у кого его нет). Реальная же невыгода, сопряженная с этим преимуществом, заключается в том, что во всей природе вместе с интеллектуальностью растет также и способность к страданию, которая тоже, следовательно, лишь здесь достигает своей высшей точки.
