Из своего положения, что „вещь в себе“ Канта, или последний субстрат всякого явления, это — воля, я вывел не только то, что воля оказывается действующим началом и во всех внутренних бессознательных функциях организма, но также и то, что это органическое тело само не что иное, как воля, перешедшая в представление, — сама воля, созерцаемая в познавательной форме пространства. Вот почему я и сказал, что, как всякий отдельный мгновенный волевой акт тотчас же, непосредственно и неизбежно, является во внешней интуиции тела, как функция последнего, так и воля каждого животного, взятая в целом, совокупность всех его влечений, должна иметь свой верный отпечаток на всем его теле, на свойствах его организма, и между целями, которые ставит себе воля данного животного вообще, и средствами к их осуществлению, которые предоставляет ему его организация, должно существовать самое точное соотношение. Или короче: общий характер волений известного животного должен находиться в таком же отношении к форме и свойствам его тела, в каком отдельный волевой акт находится к отдельному выполняющему его движению тела. И этот мой тезис мыслящие зоотомы и физиологи, с своей стороны и независимо от моего учения, тоже признали за факт и, значит, подтвердили его a posteriori; то, что они говорят по этому поводу, представляет собою и в данном случае свидетельство природы в пользу моего учения.
В превосходном атласе Пандера и Д’Альтона: „О скелетах хищных животных“ 1822, говорится на стр. 7: „Как характеристичные особенности строения костей вытекают из характера животных, так этот последний развивается из их склонностей и влечений… Эти склонности и влечения животных, которые так жизненно выражаются во всей их организации и по отно-
