В таком же виде представляет он дело в своей прекрасной книге de vita solitaria, которая, по-видимому, послужила образцом Циммерману для его знаменитого произведения об одиночестве. Именно, это чисто вторичное и косвенное происхождение необщительности выражает, в своей саркастической манере, и Шамфор, говоря: on dit quel-quefois d’un homme qui vit seul, il n’aime pas la société. C’est souvent comme si on disait d’un homme, qu’il n’aime pas la promenade, sous le prétexte qu’il ne se promène pas volontiers le soir dans la forêt de Bondy („о человеке, живущем одиноко, говорят иногда, что он не любит общества. Это часто бывает равносильно тому, как если бы о ком-нибудь сказали, будто он не любит прогулки, на том основании, что он не находит удовольствия гулять вечером в Бондийском лесу“[1]). Но совершенно то же самое, только на свой лад и в мифологической фразеологии, говорит и кроткий христианин Ангел Силезий:
|
„Herodes ist ein Feind; der Ioseph der Verstand, |
(„Ирод — враг; Иосиф — ум, которому Бог являет опасность в сновидении (в духе). Мир есть Вифлеем, Египет — уединение: беги, душа моя, беги, — иначе умрешь ты от скорби“).
В том же смысле можно понимать Джордано Бруно: tanti homini, che in terra hanno voluto gustare vita celeste, dissero con una voce: „ecce elongavi fugiens, et mansi in solitudine“ („те люди, которые пожелали изведать на земле небесную жизнь, единогласно говорят: вот я убежал далеко и остался в одиночестве“). В том же смысле перс Сади сообщает, в Гулистане, о себе самом: „наскучив своими друзьями в Дамаске, я удалился в пустыню возле Иерусалима искать общества зверей“. Словом, в том же смысле высказывались все, кого Прометей сделал из лучшей глины. Какое удовольствие может доставить им общение с существами, с которыми они как сочлены одного общества, связаны только через посредство наиболее низменных и неблагородных элементов своей натуры, именно через ее обыденные, тривиальные и пошлые стороны? Этим существам, так как они не в силах подняться до niveau лучших, ведь не остается ничего другого, как заставить их спуститься до себя, чего они поэтому и добиваются. Влечение к обособлению и одиночеству воспитано, стало быть, чувством аристократическим. Всякий сброд до жалости общителен; принадлежность же человека к более благородному раз-
- ↑ Тот же смысл имеют слова Сади в Гулистане (См. пер. Графа, стр. 65): „С этого времени мы простились с обществом и избрали путь обособления: ибо безопасность заключается в одиночестве“.
