что̀ и о чем бы он ни думал. Он — как бы то тесто, из которого человек лепит все свои формы, как бы различны они ни были. Поэтому, как Эйленшпигель, на вопрос пешехода, сколько времени ему еще идти до ближайшего селения, дает нелепый по-видимому ответ „иди!“, чтобы по его ходьбе и сообразить, как далеко он в известный промежуток времени может уйти, — так и я, прочитавши несколько страниц какого-нибудь автора, уже приблизительно знаю, как далеко вперед он может меня подвинуть.
В тайном сознании этого каждый посредственный писатель старается замаскировать свойственный и естественный ему стиль. Это прежде всего вынуждает его отказаться от всякой наивности, отчего последняя и составляет преимущество умов высших и сознающих свое превосходство, а потому и выступающих уверенно. Заурядные головы никак не могут решиться писать, как думают; их удерживает смутная боязнь, как бы написанное не получило при этом уже слишком простецкого вида. А это все же было бы хоть чем-нибудь. Если бы они только захотели поступать честно и просто сообщать то немногое и заурядное, что они в самом деле думали, так, как они это думали, — их все же можно было бы читать, а в области наиболее им знакомого они даже могли бы быть поучительны. Но вместо того они стараются делать вид, будто они думали гораздо больше и глубже, чем это есть на самом деле. Для этого то, что они имеют сказать, они выражают трудными и натянутыми оборотами, вновь выдуманными словами и длинными, кружащими вокруг мысли и затемняющими ее периодами. Они колеблются между стремлением сообщить мысль и стремлением ее скрыть. Им хотелось бы так ее обделать, чтобы она получила вид учености или глубины, который заставлял бы думать, что за нею кроется гораздо больше, чем заметно на первый взгляд. С этою целью они то выбрасывают мысль отрывками, в виде коротких, многозначительных и парадоксальных изречений, которые как будто намекают на гораздо большее, чем то, что они говорят (превосходные примеры этого рода дают натурфилософские сочинения Шеллинга); то выражают свою мысль целым потоком слов, с невыносимейшими околичностями, как будто бы требовались невесть какие ухищрения, чтобы сделать понятным ее глубокий смысл, между тем, как это — мысль очень немудреная, если не вовсе пошлая (Фихте в своих популярных сочинениях и чуть не сотня жалких соломенных голов, которых не стоит называть, в их руководствах к философии дают множество примеров этого); то стараются писать важным слогом того или другого рода, например — слогом основательным и научным κατ ἐξοχην, причем до смерти замучивают читателя наркотическим действием своих длиннейших бессодер-
