дочного, доброго и просто даже любезного, сговорчивого и мягкого, — нежели человека только даровитого. Последний вынужден будет уступить честь и место даже такому лицу, у которого найдутся незначительные, случайные, внешние качества, отвечающие симпатиям другого. Только тот, кто сам одарен, пожелает себе общества даровитого; но дружба его будет искать себе удовлетворения в сфере моральных качеств, ибо на них зиждется та настоящая оценка, которую он дает людям и в силу которой единственная хорошая черта характера покрывает и затмевает крупные недочеты ума. Испытанная доброта чужого характера делает нас терпеливыми и снисходительными по отношению к серьезным слабостям ума, как и по отношению к тупой и ребячливой природе старости. Глубоко благородный характер, при полном отсутствии интеллектуальных качеств и образования, представляет собою нечто совершенное и самодовлеющее, тогда как величайший ум, отягченный моральными пороками, неизбежно вызовет порицание. Ибо как факелы и фейерверк бледнеют и меркнут перед солнцем, так ум, даже гений, равно и красота, тонут и темнеют в лучах сердечной доброты. А там, где последняя достигает высокой степени, она может настолько возместить названные качества, что людям стыдно будет замечать их отсутствие. Даже самый ограниченный ум и поразительное уродство, коль скоро им сопутствует необычайная доброта сердца, как бы преображаются, и их осеняет красота высшего порядка, потому что теперь из них говорит такая мудрость, перед которой должна умолкнуть всякая другая. Ибо доброта сердца, это — трансцендентное качество; она относится к строю вещей, выходящему за пределы этой жизни, и несоизмерима ни с каким другим совершенством. Там, где она проявляется в высокой степени, она расширяет сердце настолько, что оно объемлет мир и все принимает в себя, ничего не оставляет наружу, так как добрый человек отождествляет все существа с самим собою. И доброта порождает тогда и по отношению к другим то беспредельное благоволение, которое всякий обыкновенно питает лишь к самому себе. Такой человек неспособен разгневаться; и даже когда его собственные интеллектуальные или физические недостатки вызывают у других злую насмешку и глумление, он в глубине сердца шлет упреки одному себе, за то, что дал повод к таким суждениям, и совершенно не насилуя себя, продолжает любовно обращаться с этими людьми, в доверчивой надежде, что они отрешатся от своего заблуждения по отношению к нему и в нем
