что невозможно дать исчерпывающего изложения какой-либо одной ее части, не открывая глаза на все остальное. Вполне справедливы, поэтому, слова Платона: Ψυχης οὐν φυσιν ἀξιως λογου κατανοησαι οἰει δυνατον εἶναι, ἀνευ της του ὁλου φυσεως. (Разве в самом деле ты полагаешь, что природа души в достаточной мере может быть познана вне зависимости от природы целого?“ — Phoedr., стр. 371, Bip.) Метафизика природы, метафизика нравов и метафизика прекрасного взаимно предполагают друг друга и лишь в своем сочетании дают законченное объяснение существа вещей и бытия вообще. Вот почему если бы кто одну из них трех разработал до ее последней основы, тот вместе с тем необходимо распространил бы свои разъяснения и на остальные, — подобно тому как если бы кто пришел к исчерпывающему, до последней основы ясному уразумению какой-либо одной вещи на свете, тот вполне понял бы и весь прочий мир.
Исходя из какой-нибудь данной и признанной за истинную метафизики, можно было бы прийти к фундаменту этики синтетическим путем, благодаря чему самый этот фундамент получил бы себе сначала прочную опору снизу, и, стало быть, этика покоилась бы на прочном основании. Между тем, ввиду того, что тема необходимо обособляет этику от всякой метафизики, в нашем распоряжении остается только аналитический метод, исходящий от фактов либо внешнего опыта, либо сознания. Правда, факты эти можно свести к их последнему корню в душе человека, но тогда перед нами должен предстать основной факт, первичный феномен, для которого нет уже дальнейшего обоснования, — так что все объяснение останется чисто психологическим. Разве только можно еще мимоходом наметить его связь с какой-нибудь общей метафизической основной точкой зрения. Напротив, и для самого этого основного факта, этого этического первоявления найдется свое обоснование, если, разработав сначала метафизику, вывести из нее этику помощью синтетического метода. Но это значило бы дать полную систему философии, что повело бы далеко за пределы поставленного вопроса. Таким образом, я вынужден отвечать на вопрос в тех границах, какие очерчены им самим, благодаря содержащемуся в нем разграничению.
И вот, наконец, окажется к тому же, что фундамент, на котором я намереваюсь возвести этику, очень узок, — так что среди многого, что в поступках людей легально, достойно одобрения и похвалы, лишь меньшую часть можно будет приписать чисто моральным побуждениям, большая же часть достанется на долю мотивам иного рода. Это меньше удовлетворяет и не имеет такого блеска, как, например, категорический императив, который всегда в нашем распоряжении, чтобы в свой черед распоряжаться, что́ подлежит делать и чего не
