должны иметься еще другие опоры, помимо прежних, — опоры, отвечающие передовым воззрениям эпохи. Без сомнения, именно сознание этой, все более и более сказывающейся потребности и дало Королевской академии повод выставить для конкурса занимающую нас теперь важную тему.
Во все времена проповедовалось много прекрасной морали, но обоснование ее всегда было неудачным. Вообще, при нем сказывается стремление найти какую-нибудь объективную истину, из которой предписания этики вытекали бы логически: истину эту искали в природе вещей либо в природе человека, — но тщетно. Всегда оказывалось, что воля человека направлена лишь на его собственное благополучие, сумму которого разумеют под понятием довольство, — стремление, указывающее ему совсем иной путь, нежели какой желала бы предписать ему мораль. И вот делались попытки представить довольство то тождественным с добродетелью, то ее следствием и действием: оба предприятия всегда терпели фиаско, — хотя для их успеха не жалели софизмов. Затем прибегали к чисто объективным, абстрактным, то a posteriori, то a priori найденным положением, из которых по крайней мере можно было бы вывести одобряемое этикой поведение: но положениям этим недоставало опорного пункта в человеческой природе, чрез посредство которого они имели бы власть направлять стремления человека вопреки его эгоистическим наклонностям. Подтверждать здесь все это перечислением и критикой всех выставленных до сих пор основоположений морали кажется мне излишним, не только потому, что я разделяю мнение Августина non est pro magno habendum quid homines senserint, sed quae sit rei veritas („не надо придавать большого значения тому, что́ люди думали, а надо держаться того, в чем истина“), но также и потому, что это значило бы γλαυκας εις Αϑηνας κομιζειν („доставлять сов в Афины“): ведь Королевской Академии достаточно известны прежние попытки обосновать этику, а самой своей темой она дает понять, что она убеждена также в их неуспешности. Менее ученый читатель найдет правда неполный, но все же в главном удовлетворительный свод этих прежних попыток в книге Гарве „Обзор главнейших принципов учения о нравственности“ (Garve, „Uebersicht der vornehmsten Principien der Sittenlehre“),затем у Штэйдлина в его „Истории нравственной философии“ (Stäudlin, „Geschichte der Moralphilosophie“) и тому подобных произведениях. Грустно, конечно, думать, что с этикой, наукой, непосредственно касающейся жизни, дело обстоит но лучше, чем с отвлеченной метафизикой, и что хотя она постоянно была предметом обсуждения со времени основания ее Сократом, тем не менее продолжает еще искать своего первого основного принципа. Но зато также в этике гораздо более, чем в какой-либо дру-
