с чем не связана и ни на что не опирается ни на небе, ни на земле“. Тем напряженнее должны мы ожидать решения поставленной им себе задачи, с нетерпением желая видеть, каким это образом из ничего получится нечто, т. е. из чисто априорных понятий, без всякого эмпирического и материального содержания, вырастут законы материального, человеческого поведения, — процесс, за символ которого мы можем принять то химическое взаимодействие, в силу которого из трех невидимых газов (азота, водорода, и хлора), стало быть в пустом как будто пространстве, возникает перед нашими глазами твердый нашатырь. — Но мне хочется процесс, каким Кант решает эти трудную задачу, изложить яснее, чем он сам хотел или мог сделать это. Это будет тем нужнее, что его, по-видимому, редко понимают как следует. Ибо почти все кантианцы повинны в заблуждении, будто Кант выставляет категорический императив за непосредственный факт сознания: но в таком случае он был бы антропологическим, имеющим основание в опыте, хотя и внутреннем, стало быть эмпирическим, — что диаметрально противоположно взгляду Канта и неоднократно им отвергается. Вот почему на стр. 48 (R., стр. 44 он говорит: „нельзя эмпирически выяснить, существует ли повсюду какой-нибудь такой категорический императив“; а также на стр. 49) (R., стр. 45): „возможность категорического императива надлежит разбирать всецело a priori, — ибо мы лишены здесь той выгоды, чтобы его действительность дана была в опыте“. Но названное заблуждение заметно уже у его первого ученика Рейнгольда, так как последний в своих „Заметках к обозрению философии в начале 19-го века“ (Beiträge zur Uebersicht der Philosophie am Anfange des 19. Jahrhunderts, тетр. 2, стр. 21) говорит: „Кант принимает моральный закон за непосредственно достоверный факт, за первоначальное данное морального сознания“. Но если бы Кант хотел обосновать категорический императив как факт сознания, т. е. эмпирически, то он по крайней мере не преминул бы указать на такой его характер. Между тем мы нигде не встречаем ничего подобного. Насколько мне известно, категорический императив появляется впервые в Критике чистого разума (стр. 802 первого и стр. 830 пятого издания), где он выступает вполне ex nunc, без доклада, связанный с предыдущим предложением лишь посредством совершенно необоснованного „Поэтому“. Формально он вводится лишь в „Основоположении к метафизике нравов“, которое нас здесь особенно интересует, притом вводится всецело априорным путем, помощью дедукции из понятий. Между тем находящаяся в пятой тетради только что названного, столь важного для критической философии журнала Рейнгольда „Formula concordiae критицизма“ устанавливает (на стр. 122) даже такое по-
