влечением, когда она возбуждается суждениями, образующимися соответственно с восприятиями чувств, так и та, которая именуется разумным влечением, когда ум образует суждения о своих собственных идеях, независимо от смутных соображений чувств, служащих причиною его наклонностей“. — „Повод, почему эти два различные направления воли стали считаться за два различные влечения, дало то обстоятельство, что очень часто одно из них идет наперекор другому, так как план, какой строится умом на его собственных восприятиях, не всегда находится в согласии с соображениями, подсказываемыми уму состоянием тела, часто заставляющим его желать одного, тогда как разум его направляет его выбор в другую сторону“.) — Неясно сознанный пережиток таких воззрений представляет собою, наконец, кантовское учение об автономии воли, которая, как голос чистого практического разума, налагает свои законы на всех разумных существ как таких и знает лишь формальные определяющие моменты, в противоположность материальным, определяющим исключительно только низшую способность вожделения, которая встречает противодействие в этой высшей воле.
Впрочем, всю эту теорию, впервые лишь у Декарта получившую вполне систематическое изложение, можно однако найти уже у Аристотеля, который довольно ясно развивает ее в трактате de anima, I, 1. Подготовлена и намечена она даже уже Платоном, в Федоне (стр. 188 и 189, Bip.). — Благодаря же систематичной и определенной форме, какую придал ей Декарт, она через сто лет обнаруживает полную непринужденность, доходит до своих крайних выводов и как раз через это приближается к гибели. Именно, в качестве резюме имевших тогда силу воззрений может служить нам сочинение Муратори Della forza della fantasia, гл. 1—4 и 13. Там фантазия, от функции которой зависит вся интуиция внешнего мира по данным чувств, есть чисто материальный, телесный, мозговой орган (низшая познавательная способность), а на долю нематериальной души остается лишь мышление, рефлексия и заключение. — Но вследствие этого дело принимает явно сомнительный оборот, и это должны были почувствовать. Ибо раз материя способна к интуитивной, столь сложной концепции мира, то непонятно, почему ей не быть также способной к абстракции из этой интуиции, а отсюда и ко всему прочему. Очевидно, абстракция есть не что иное, как опущение ненужных для наличной цели определений, стало быть индивидуальных и видовых отличий, когда, например, я отвлекаюсь от того, что́ составляет особенность овцы, быка, оленя, верблюда и т. д., и таким образом прихожу к понятию жвачного: при этой процедуре представления теряют в наглядности и именно как чисто абстрактные, неинтуитивные представления, понятия, не могут
