необходимостью. Таким образом была приведена к рациональному основанию и та неизменность, та неуклонная косность эмпирического характера у каждого человека, которую давно уже подметили мыслящие умы (меж тем как остальные мнили, будто характер человека можно изменить разумными представлениями и моральными увещаниями). Следовательно, она была установлена и для философии, которая благодаря этому пришла в согласие с опытом, так что перестала терпеть посрамление от народной мудрости, давным-давно высказавшей эту истину в испанской пословице: Lo que entra con el capillo, sale con la mortaja („то, что приходит с детской шапочкой, уходит с саваном“), или: Lo que en la leche se mama, en la mortaja se derrama („что всосано с молоком, выливается в саван“).
Это учение Канта о совместном существовании свободы и необходимости я считаю за величайшее из всех завоеваний человеческого глубокомыслия. Вместе с трансцендентальной эстетикой, это — два большие брильянта в короне кантовской славы, которая никогда не заглохнет. — Как известно, Шеллинг, в своей статье о свободе дал парафразу этого кантовского учения, более вразумительную для многих, благодаря ее живому колориту и наглядности изложения; я похвалил бы ее, если бы Шеллинг имел честность сказать при этом, что он излагает здесь кантовскую, а не свою собственную мудрость, за каковую ее до сих пор еще считает часть философской публики.
Но это кантовское учение и сущность свободы вообще можно уяснить себе также тем, если поставить их в связь с одной общей истиной, наиболее сжатым выражением которой я считаю довольно часто попадающееся у схоластиков положение: operari sequitur esse, т. е. всякая вещь на свете действует сообразно с тем, что́ она есть, сообразно со своей природой, в которой поэтому уже potentia содержатся все ее проявления, наступая actu, когда их вызывают внешние причины, — чем и обнаруживается именно сама эта природа. Это — эмпирический характер, тогда как его внутреннею, недоступной опыту, последнею основою служит умопостигаемый характер, т. е. внутренняя сущность данной вещи. Человек не составляет исключения из остальной природы: и у него есть свой неизменный характер, который однако вполне индивидуален и у каждого иной. Последний-то и эмпиричен для нашего восприятия, но именно поэтому он есть лишь явление: что же представляет он по своей внутренней сущности, называется умопостигаемым характером. Все его поступки, определяемые в своих внешних свойствах мотивами, никогда не могут оказаться иными, нежели это соответствует этому неизменному индивидуальному характеру: каков кто есть, так должен он и поступать. Вот почему для данного индивидуума, в каждом данном отдельном случае, безу-
