9) В полном согласии с этим последним соображением оказывается следующее обстоятельство. Правда, обоснование, данное мною этике, оставляет меня без предшественников среди школьных философов, даже является, по отношению к их учениям, парадоксальным, так как некоторые из них, например, стоики (Sen., De clem., II, 5), Спиноза (Eth., IV, пред. 50), Кант (Kritik der praktischen Vernunft, стр. 213, R. стр. 257), прямо отвергают и порицают сострадание. Но зато мое обоснование имеет за себя авторитет величайшего моралиста всего новейшего времени: таков, без сомнения, Ж. Ж. Руссо, глубокий знаток человеческого сердца, черпавший свою мудрость не из книг, а из жизни, и свое учение предназначавший не для кафедры, а для человечества, — он, враг предрассудков, питомец природы, которого одного она одарила способностью морализировать, не наводя скуку, так как он улавливал истину и трогал сердце. Я позволю себе, поэтому, привести из него несколько мест в подтверждение моего взгляда, после того как в предыдущем изложении я, насколько возможно, был скуп на цитаты.
В Рассуждении о начале неравенства (Discours sur l’origine de l’inégalité, стр. 91 изд. Bip.) он говорит: „Есть другой принцип, которого Гоббс не заметил и который, будучи дан человеку, чтобы смягчать, в известных обстоятельствах, ярость его самолюбия, умеряет его чрезмерную любовь к собственному благосостоянию врожденным нерасположением к виду страданий себе подобного. Я не думаю, что впаду в противоречие, если признаю за человеком единственную естественную добродетель, которую вынужден был бы признать даже самый крайний умалитель человеческих добродетелей. Я говорю о жалости“ и проч. — Стр. 92: „Мандвиль вполне сознал, что при всей своей морали люди всегда оставались бы лишь чудовищами, если бы природа не дала им, в опору разуму, жалости: но он не видел, что из этого одного качества вытекают все социальные добродетели, какие он хочет отстоять за человеческим родом. В самом деле, что такое великодушие, милосердие, человечность, как не жалость в отношении к слабым, виновным или к людям вообще? Даже благоволение и дружба, в сущности, являются продуктами постоянной жалости, устремленной на отдельное лицо, — ибо желать, чтобы кто-нибудь не страдал, разве не равносильно желанию, чтобы он был счастлив? — Сожаление будет действовать тем сильнее, чем интимнее животное, видящее страдания, отождествится с животным, их испытывающим“. Стр. 94: „Вполне несомненно поэтому, что жалость — естественное чувство, которое, умеряя в каждом индивидууме любовь к самому себе, способствует взаимному сохранению всего вида. Это она при естественном состоянии заменяет законы, нравы и
