вольно принять какое-нибудь абстрактное положение, и выводить из него этические предписания или, подобно Канту, проделать то же самое с простым понятием, понятием закона. Этим предложенная Королевской академией задача, кажется мне, выполнена, так как она касается фундамента этики и не требует еще к этому метафизики, чтобы и его обосновать в свой черед. Однако я отлично вижу, что человеческий ум еще не находит здесь последнего удовлетворения и успокоения. Как в конце всякого исследования и всякой реальной науки, так и тут он стоит перед первофеноменом, который, правда, объясняет все, им охватываемое и из него следующее, но сам остается без объяснения и представляет загадку. И здесь, стало быть, выступает на сцену требование метафизики, т. е. последнего объяснения первофеноменов как таких и, если взять их во всей их совокупности, — мира. Требование это и здесь поднимает вопрос, почему существующее и понятое имеет тот, а не иной вид, и каким образом изложенный характер явления вытекает из внутренней сущности вещей? Для этики даже потребность в известной метафизической основе тем настоятельнее, что философские, как и религиозные системы сходятся в том, что этическая важность поступков в то же время должна быть метафизической, т. е. возвышаться над простым явлением вещей и стало быть также над всякой возможностью опыта и потому находиться в теснейшей связи со всем бытием мира и жребием человека, — так как конечный пункт, к которому сводится значение бытия вообще, наверно имеет этический характер. Последнее удостоверяется также тем бесспорным фактом, что при приближении смерти ход мыслей каждого человека, придерживался ли последний религиозных догматов, или нет, принимает моральное направление, и человек стремится себе отдать отчет в своем законченном жизненном пути всецело с моральной стороны. Относительно этого особенно ценны свидетельства древних, так как они не находятся под христианским влиянием. Укажу поэтому, что факт этот высказан уже в одном, приписываемом древнейшему законодателю Залевку, но, по Бентли и Гейне, принадлежащем одному пифагорейцу месте, которое сохранил нам Стобей (Floril., Tit. 44, § 20): Δεῖ τίϑεσϑαι πρὸ ὀμμάτων τὸν καιρὸν τοῦτον, ἐν ᾦ γίγνεται τὸ τέλος ἑκάστῳ τῆς ἀπαλλαγῆς τοῦ ζῇν. Πᾶσι γὰρ ἐμπίπτει μεταμέλεια τοῖς μέλλουσι τελευτᾷν, μεμνημένοις ὦν ἠδικήκασι, καὶ ὁρμὴ τοῦ βούλεσϑαι πάντα πεπρᾶχϑαι δικαίως αὐτοῖς. („Надлежит держать у себя на виду тот момент, когда каждому приходится покинуть жизнь: ибо всеми умирающими овладевает раскаяние при воспоминании о совершенных несправедливостях и страстное желание, чтобы все их поступки были справедливы“). Равным образом, мы видим — чтобы привести на память исторический пример — как Перикл, находясь на смертном ложе, ничего не хотел слышать о всех своих подвигах,
