ния заложены в нас самих, они все-таки имеют ту лишь цель, чтобы у нас могло образоваться сознание других вещей как таких и непременно в отношении к этим вещам: вот почему, хотя формы эти и содержатся в нас, однако мы должны смотреть на них не как на принадлежащие к самосознанию, а напротив как на обусловливающие сознание других вещей, т. е. объективное сознание.
Далее, несмотря на двусмысленность употребленного в теме слова conscientia, я остерегусь отнести к самосознанию моральные побуждения человека, известные под именем совести, а также практического разума, с его, по учению Канта, категорическими императивами: с одной стороны, побуждения эти образуются лишь в результате опыта и рефлексии, т. е. в результате сознания других вещей, с другой — еще не проведено резкой и бесспорной границы между тем, что в них является исконной и подлинной принадлежностью человеческой природы, и тем, что добавляется нравственным и религиозным воспитанием. К тому же, и намерение Королевской Академии не может конечно, заключаться в том, чтобы, причислив совесть к самосознанию, перенести вопрос на почву морали и тем дать повод для повторения кантовского нравственного доказательства, вернее — постулата, свободы из a priori сознаваемого морального закона, помощью умозаключения: „ты можешь, так как ты должен“.
Из сказанного ясно, что во всем вообще нашем сознании гораздо значительнейшая часть принадлежит не самосознанию, а сознанию других вещей, или познавательной способности. Эта последняя всеми своими силами направлена вовне и служит ареною (с более же глубокой точки зрения, необходимым условием) для реального внешнего мира, по отношению к которому она прежде всего действует как наглядно представляющая, а затем, как бы перемалывая добытые этим путем данные, перерабатывает их в понятия: бесконечные, помощью слов осуществляемые комбинации понятий и составляют мышление. — Таким образом, самосознанием будет то только, что останется за вычетом этой далеко значительнейшей части всего нашего сознания. Уже отсюда видно, что область его не может быть велика, — так что, если действительно в ней должны лежать искомые данные для доказательства свободы воли, то мы вправе надеяться, что они не ускользнут от нашего внимания. В качестве органа самосознания указывали также на внутреннее чувство[1], которое однако надо понимать более в фигуральном, нежели в прямом смысле: ибо само-
- ↑ Оно встречается уже у Цицерона в виде tactus interior: Acad. quaest., IV, 7. Яснее у Августина: De lib. arb., II, 3 сл. Затем у Декарта: Princ. phil., IV, 190, а в вполне законченной форме — у Локка.
