чтобы, по долгу честности, сказать здесь „Кант“, Шеллинг благоразумно говорит идеализм. Но под этим многосмысленнм выражением всякий поймет здесь философию Фихте и первую, фихтеанскую систему самого Шеллинга, а не учение Канта: ведь последний протестует против названия идеализм для своей философии (напр., Prolegomena, стр. 51 и стр. 155 изд. Розенкр.) и даже внес в свое второе издание Критики чистого разума (стр. 274) „Опровержение идеализма“. И вот, на следующей странице Шеллинг, весьма благоразумно в мимоходом брошенной фразе, упоминает о „кантовском понятии“, именно — чтобы успокоить тех, кто уже знает, что то, что с такой помпой выставляется здесь как собственный товар, заимствовано из кантовского богатства. Но затем еще на стр. 472, вопреки всякой истине и справедливости, говорится, будто Кант не поднялся до такого воззрения в теории, и т. д.; между тем из двух рекомендованных мною выше для прочтения бессмертных мест Канта всякий ясно может видеть, что как раз это воззрение единственно его и имеет своим родоначальником — без него оно никогда не могло бы выработаться даже у тысячи таких голов, как господа Фихте и Шеллинг. Так как мне пришлось говорить здесь о трактате Шеллинга, то я не вправе был умолчать об этом обстоятельстве и лишь исполнил свой долг перед тем великим учителем человечества, который один только наряду с Гете составляет справедливую гордость немецкой нации: я отстаиваю его право на то, что бесспорно принадлежит ему одному, — тем более в такое время, когда в полной силе осуществляются слова Гете: „дорога находится в руках мальчишек“. Впрочем, в этом же трактате Шеллинг точно так же не поцеремонился присвоить себе мысли и даже слова Якова Беме, не выдавая своего источника.
Кроме этой парафразы кантовских мыслей помянутые „Изыскания о свободе“ не содержат ничего, что могло бы способствовать приобретению новых либо основательных разъяснений по нашему вопросу. Это сказывается уже с самого начала в определении: свобода будто бы есть „способность добра и зла“. Такое определение может быть пригодно для катехизиса; в философии же оно лишено всякого смысла, а, стало быть, и ничего нельзя на нем пристроить. Ведь добро и зло далеко не представляют собою простых понятий (notiones simplices), которые, ясные сами по себе, не нуждались бы ни в каком объяснении, определении и обосновании. Вообще, о свободе идет речь лишь в небольшой части этого трактата: главное же его содержание, скорее, заключается в подробных сообщениях о некоем Боге, с которым господин автор обнаруживает близкое знакомство, так как он описывает нам даже его возникновение, — жаль только, что у него ни
