и варварство запада, источник которых лежит в иудействе. В философии оно основано на принимаемом, вопреки всякой очевидности, полном различении между человеком и животным, — различении, которое, как известно, всего решительнее и ярче выражено было Декартом, как необходимое следствие из его заблуждений. Именно, когда картезианско-лейбнице-вольфовская философия строила из абстрактных понятий рациональную психологию и конструировала из них бессмертную anima rationalis, тогда естественные права животного мира явно выступили против этой исключительной привилегии и патента на бессмертие, выданных человеческому роду, и природа, как во всех подобных случаях, подняла свой молчаливый протест. Тогда обеспокоенным в своей интеллектаульной совести философам пришлось искать для рациональной психологии опору в психологии эмпирической, и потому они старались установить огромную пропасть, неизмеримое расстояние между человеком и животным, чтобы, вопреки всякой очевидности, выставить их в корне различными. Над такими стремлениями смеется уже Буало:
|
Les animaux ont-ils des universités? |
(„Разве у животных есть университеты? Разве у них процветают четыре факультета?“)
Таким путем в конце концов животные должны были даже без различия слиться с внешним миром и утратить всякое сознание себя самих, всякое „я“! Против таких нелепых утверждений можно лишь в каждом животном, даже самом маленьком и последнем, указать присущий ему безграничный эгоизм, достаточно свидетельствующий, насколько животные сознают свое „я“, в противоположность миру или „не-я“. Если бы такой картезианец очутился в когтях у тигра, он самым ясным образом понял бы, какое резкое различие тот полагает между своим „я“ и „не-я“. В соответствии с такой софистикой философов оказывается, в обыденной сфере, та особенность иных языков, особенно немецкого, что они для еды, питья, беременности, родов, смерти и трупа животных имеют совершенно особые слова, чтобы не приходилось употреблять те, какими обозначаются эти акты у человека, и таким способом разница слов прикрывала полное тождество вещей. Так как древние языки не знают подобной двойственности выражений, а откровенно отмечают ту же вещь тем же словом, то эта жалкая уловка несомненно есть дело европейских попов, которые, в своем невежестве, не считают никаких средств достаточными при отрицании и поношении вечной сущности, живущей во всех животных: этим они положили начало обычной в Европе грубости и жестокости по отношению к животным, на которую житель Верхней Азии
