Когда мы пробуждаемся от сильно подействовавшего на нас сна, то в призрачности его убеждает нас не столько его исчезновение, сколько обнаружение второй действительности, которая таилась скрытою под тою первою, столь возбудившею нас, и теперь проступает наружу. В сущности, у нас у всех есть постоянное предчувствие или чаяние того, что за этой действительностью, в которой мы живем и существуем, кроется другая, совершенно от нее отличная: это — вещь в себе, ὑπαρ к этому ὀναρ.
Но как мог бы индивидуум, свойством которого вообще является познание, приобрести знание внутренней сущности мира, данного ему лишь, как представление в его голове, если бы это не вытекало из сознания того, что макрокосм, бесконечно малою частью которого является сам он, имеет одинаковые свойства с этою частью, ближе знакомою ему, как микрокосм? Его собственная внутренняя сущность дает ему ключ к миру. Γνωϑι σαυτον.
Вещь в себе, внутреннюю сущность мира, я назвал по тому в мире, что̀ нам знакомо наиболее точно: воля. Конечно, это выражение — выбранное субъективно, а именно — применительно к субъекту познания; но это отношение, так как мы им сообщаем познание, существенно. Следовательно, это бесконечно лучше, чем если бы я назвал сущность мира, например, Брамою или мировою душою, или как-нибудь иначе.
Первична и изначальна лишь воля, ϑελημα, а не βουλησις; смешение обоих понятий, для которых по-немецки существует лишь одно слово, послужило источником непонимания моего учения. Θελημα и есть собственно воля, воля вообще, как она познается в животном, и в человеке, βουλη же, это — воля, соединенная с рефлексией, consilium, воля, основанная на выборе и решении; животным приписывают не βουλη, а только ϑελημα; так как в новых языках имеется лишь одно слово для обоих понятий, то философы несогласны друг с другом, следует ли приписывать животным волю или нет; те, которые допускают это, подразумевают ϑελημα, отрицающие же — βουλη.
