чае, если они им обладают. Последние более несчастны и более благородны.
Если у скорби нет больше определенного предмета, а чувствуешь ее по отношению ко всей жизни в целом, то она до известной степени представляет собою некоторое вхождение в себя, замкнутость, постепенное исчезновение воли; и видимость последней, тело, она исподволь, но в сокровеннейшей глубине, даже подрывает; при этом человек испытывает известное ослабление своих связей, легкое предчувствие смерти, и оттого такую скорбь сопровождает тайная радость; и, я думаю, она именно и есть то, что англичане назвали the joy of grief.
И эта печаль, простирающаяся на все целое жизни, освобождающая, — одна поистине трагична; в противоположность этому скорбь, направленная на какой-нибудь отдельный объект, как бы сильна она ни была, всегда комична, так как она представляет собою, в надломленной воле, лишенной смирения, только раздвоение, внутреннее противоречие воли или жизни. Такова скорбь скупца по поводу утерянной шкатулки. Хотя горе трагического лица исходит также из какого-нибудь отдельного, определенного объекта, но оно все же на нем не останавливается; более того, — трагическое лицо принимает отдельную невзгоду только за символ всей жизни и переносит ее поэтому на нее.
Досада, это — направление субъекта познания на препятствие, встречаемое каким-нибудь сильным проявлением субъекта воли. Есть два пути избежать ее: либо не испытывать страстного хотения, т. е. — добродетель; либо не направлять своего познания на препятствие, т. е. — стоицизм.
Приобрести расположение очень красивой женщины благодаря только своей личности, — может быть, еще большее наслаждение для тщеславия, чем для чувственности, так как этим достигаешь уверенности в том, что собственная личность твоя представляет собою эквивалент для этой превыше всех ценимой, пленительной, боготворимой особы. Поэтому-то и осмеянная любовь доставляет так много страданий, — особенно, если она соединяется с небезосновательной ревностью.
В радости счастливой и в горе несчастной любви тщеславие принимает, вероятно, больше участия, нежели чувственность, потому что сильно потрясти нас может только нечто духовное, мысль, а не про-
