какие-либо книги об Италии, кроме уже всем известных, или удостоите дать рекомендательное письмо, которое помогло бы мне завязать какое-нибудь интересное или полезное знакомство; наконец, не пожелаете ли Вы передать со мной какую-нибудь посылку в Рим или Неаполь. Всем этим Вы меня крайне осчастливите, само собою разумеется, — и это можно счесть эгоистичной целью моего письма pour prendre Congé.
Мое сочинение, которое должно выйти в свет на Михайлов день, является результатом не только моего здешнего пребывания, но и до некоторой степени всей моей жизни. Ибо я не думаю, что буду в состоянии когда-либо создать что-нибудь лучшее или более значительное; по-моему, Гельвеций прав, что до 30, в крайнем случае, до 35 лет в человеке впечатления окружающего мира пробуждают все мысли, на которые он способен, и все, что он может дать позднее, является лишь развитием этих мыслей. Благосклонная судьба подарила меня, с внешней стороны, досугом, а с внутренней — сильнейшим стремлением к раннему и молодому осуществлению того, что иной, например, Кант мог предложить лишь как плоды юности, замаринованные в уксусе старости. — Мне 31-ый год. — Книга, неизвестная еще ни одному человеку, кроме издателя и меня, носит заглавие: „Die Welt als Wille u. Vorstellung, vier Bücher, nebst einem Anhange, der die Kritik der Kantischen Philosophie enthält“. — Брокгауз получит поручение переслать Вам роскошный экземпляр. После бывших некогда между нами философских диалогов я не могу не льстить себя надеждой на Ваше сочувствие — в том случае если вы будете иметь терпение вчитаться в чужой ход мыслей. Это составит по крайней мере 40 листов.
Моя теория цветов не произвела еще сенсации, по крайней мере, явной — подобно камню, в болоте не делающему кругов; но я все же не теряю надежды на лучшее: ибо правдивое и истинное в конце концов всегда завоевывает свое право и место. И уже теперь я вижу, как острый клин моей теории прокладывает Вашему учению о цветах путь к широкой публике, в тишине несомненно оказывает свое действие и постепенно производит переворот но всех мнениях, хотя пока еще стыд и мешает обратиться к Вам с кликом: pater, peccavimus! — Так, напр., Leipziger Lit. Zeit, которая в августе 1815 так глупо, заносчиво и нагло в высшей инстанции предавала Вас осуждению за Ваше сочинение, 14-го мая 1817 г., принимаясь за мою работу, дала образец изворотливости. Малый извивается как червь, потому что понимает, чем это должно кончиться: он постепенно сознается, что я прав во всех отношениях, но полагает при этом, что и Ньютон имеет также право на существование, и лепечет, пра-
