даже и такой, какой она ее познала, и если прежде она хотела ее, не зная ее, в слепом порыве, то теперь она хочет ее, узнав ее, сознательно и обдуманно. Противоположность этого, отрицание воли к жизни, наступает в том случае, если вслед за таким познанием хотение прекращается, потому что познанные отдельные явления уже не действуют тогда как мотивы, а все выросшее из восприятия идей познание сущности мира, отражающего волю, становится квиетивом воли, и она таким образом свободно сама себя отвергает. Эти совершенно новые и в такой общей форме едва ли понятные мысли, я надеюсь, скоро уяснятся из предстоящего описания тех феноменов (в данном случае — человеческих поведений), в которых проявляется, с одной стороны, утверждение в его различных степенях, а с другой — отрицание. Ибо хотя и то, и другое исходит из познания, но это — познание не отвлеченное, выражаемое в словах, а живое, которое находит себе выражение единственно в делах и жизни и остается независимым от догматов, какие при этом, в качестве отвлеченного познания, занимают разум. Описать то и другое и возвести к отчетливому познанию разума — это одно может быть моею целью; вовсе я не думаю предписывать или рекомендовать какое-нибудь из них: это было бы так же глупо, как и бесполезно, потому что воля в себе безусловно свободна, всецело определяет самое себя, и не существует для нее никакого закона. Но прежде чем приступить к указанной задаче, мы должны сперва разъяснить и точнее определить эту свободу и ее отношение к необходимости; кроме того, надо привести еще несколько общих, относящихся к воле и ее объектам соображений о жизни, утверждение и отрицание которой составляет нашу проблему; все это облегчит для нас задуманное познание этического смысла человеческих поведений в их внутренней сущности.
Я сказал уже, что все это сочинение представляет собою лишь развитие единой мысли; отсюда следует, что все его части теснейшим образом связаны между собою и не только каждая находится в неизбежном соотношении к предыдущей, не только ее одну прежде всего предполагает в памяти читателя (как это бывает во всех философских системах, состоящих просто из ряда умозаключений), но и каждая часть всего произведения родственна каждой другой и ее предполагает; поэтому требуется, чтобы читатель помнил не только непосредственно-предыдущее, но и все прежнее, и умел соединять его с каждым данным местом, сколько бы другого материала ни залегло между ними; такое требование предъявлял к своему читателю и Платон: в запутан-
