моздил свою теорию познания, — это вытекает из приведенной выше критики его; затем — из выяснения тех противоречий трансцендентальной логики, которые основываются на смешении интуитивного познания с абстрактным; далее — из выяснения, что у Канта отсутствует ясное и определенное понятие о сущности рассудка и разума, вместо которого мы находим лишь отрывочные, несогласные между собой, скудные и неверные прорицания об этих способностях духа; наконец — из тех объяснений, которые я сам дал последним в I книге и ее дополнениях и, подробнее, в трактате о законе достаточного основания, §§ 21, 26, и 34; эти объяснения вполне отчетливы, определенны, явно вытекают из рассмотрения сущности нашего познания и вполне согласны с пониманием этих двух способностей в словоупотреблении и литературе всех времен и народов (хотя и не доведенным до отчетливого сознания). Защита их против столь отличного учения Канта большею частью заключается уже в раскрытии ошибок последнего. — Что же касается до таблицы суждений, которую Кант кладет к основу своей теории мышления и даже всей своей философии, то, так как в целом она имеет свою долю правильности, я должен теперь показать, каким образом возникают эти общие формы суждений в нашей познавательной способности, и привести их в согласие с моим учением о последней. При этом изложении, с понятиями рассудка и разума я буду связывать тот смысл, который дало им мое объяснение, и потому я предполагаю, что последнее известно читателю.
Существенная разница между методом Канта и моим заключается в том, что Кант исходит от косвенного, рефлективного познания, я же — от непосредственного, интуитивного. Канта можно сравнить, с человеком, измеряющим высоту башни по ее тени, меня же — с прилагающим мерку прямо к башне. Поэтому для него философия есть наука из понятий, для меня — наука в понятиях, содержание которой почерпается из наглядного познания, единственного источника всякой очевидности, и фиксируется в общих понятиях. Кант перескакивает через весь этот, окружающий нас, наглядный, столь разнообразный и полный значения мир и держится за формы отвлеченного мышления; при этом в основе у него лежит предположение (правда, открыто им не высказанное), будто рефлексия является рельефным отпечатком (эктипом) всякой интуиции, и поэтому все существенное интуиции должно находить свое выражение в рефлексии, и притом в очень сжатых и потому легко обозримых формах и чертах. Поэтому абстрактно познаваемые сущности и законо-
