и следствий в мире не имеют конца, то мир не может быть целым, данным независимо от представления: ибо такое целоевсегда предполагает определенные границы, как бесконечные ряды предполагают бесконечный регресс; поэтому предполагаемая бесконечность рядов должна определяться формой основания и следствия, а последняя — способом познавания субъекта; следовательно — мир, как он познается, существует лишь в представлении субъекта.
Сознавал ли сам Кант, что его критическое разрешение противоречия является собственнно приговором в пользу антитезиса, я не берусь решать. Ибо это зависит от того, простирается ли так далеко то, что Шеллинг очень метко называет где-то „кантовской системой приспособления“, — или дух Канта уже бессознательно приспособился здесь к влиянию его времени и среды.
Разрешение третьей антиномии, предметом которой является идея свободы, заслуживает особого рассмотрения, ибо для нас весьма важно, что именно здесь, по поводу идеи свободы, Кант принужден высказаться более подробно о вещи в себе, видневшейся до сих пор лишь на заднем плане. Для нас это вполне понятно, после того как мы признали в вещи в себе — волю. Вообще, здесь лежит тот пункт, в котором философия Канта приводит к моей, или в котором моя философия ответвляется от кантовской, как от своего ствола. В этом можно убедиться, если прочитать со вниманием сказанное на стр. 536 и 537; V, 564, 565 Критики чистого разума, и сравнить с этим местом введение к Критике способности суждения, стр. XVIII и XIX 3-го или стр. 13 Розенкранцевского издания, где прямо говорится: „понятие свободы может делать представимой в своем объекте (а ведь это — воля!) вещь в себе, — но не в воззрении; наоборот, понятие природы может делать представимым свой предмет в воззрении, но не как вещь в себе“. В особенности же следует прочитать о разрешении антиномии в § 53 Пролегомен и спросить себя, не звучит ли все сказанное там, как загадка, ключ к которой дает мое учение. Кант не довел своих мыслей до конца: я только закончил его дело. Поэтому я перенес то, что Кант говорит об одном лишь человеческом явлении, на все явления вообще, как различающиеся от последнего только по степени: я распространил на них ту истину, что сущность их есть нечто абсолютно свободное, т. е. воля. Насколько же плодотворен этот взгляд в сочетании с учением Канта об идеальности пространства, времени и причинности, — явствует из моего сочинения.
Кант ни разу не сделал вещи в себе предметом специаль-
