нейших определений, сводится лишь к «я». Если твое познание и твое знание об этом познании — две различные вещи, то попробуй-ка обладать каждою из них в отдельности: познавай, не зная этого, или же знай только о своем познании так, чтобы это знание не было в то же время познанием. Конечно, от всякого отдельного познания можно абстрагировать и таким образом прийти к положению: «я познаю», которое является последней возможной для нас абстракцией, но тождественно с положением: «для меня существуют объекты»; а это тождественно с положением: «я — субъект», что́ не содержит в себе уже ничего больше, кроме простого «я».
Но в таком случае можно было бы спросить: откуда же, если субъект непознаваем, нам известны его различные познавательные способности, — чувственность, рассудок, разум? Они известны нам не потому, что познание сделалось для нас объектом, — тогда не было бы столько противоречивых суждений о них; скорее мы умозаключили о них, или, правильнее, они — общие выражения для тех установленных классов представлений, которые во все времена более или менее точно различались именно в этих познавательных способностях. Но они отвлечены от таких представлений по отношению к необходимому условию и корреляту их — субъекту и, следовательно, относятся к классам представлений точно так, как субъект вообще — к объекту вообще. Как вместе с субъектом сейчас же утверждается и объект (иначе это слово не имело бы даже смысла), и с другой стороны, вместе с объектом — субъект; как поэтому быть субъектом значит то же самое, что иметь объект, и быть объектом значит то же, что быть познаваемым со стороны субъекта: так же точно вместе с объектом, определенным каким бы то ни было образом, сейчас же утверждается и субъект, как познающий совершенно таким же образом. В этом смысле все равно, скажу ли я: объекты имеют такие-то и такие-то принадлежащие им и свойственные определения, или: субъект познает таким-то и таким-то образом; все равно, скажу ли я: объекты могут быть подразделены на такие-то классы, или: субъекту свойственны такие-то различающиеся между собою познавательные способности. Следы и такого взгляда находятся у Аристотеля, в этом удивительном сочетании глубокомысленного и поверхностного, — как и вообще у него таится уже зародыш критической философии. Он говорит: «душа каким-то образом содержит в себе все, что существует»; далее, «рассудок — это форма форм, а чувственность — форма чувственных объектов» (De anima, III, 8). Поэтому, сказать ли: нет более
