Затѣмъ, несправедливость, беззаконіе моей судьбы примирили меня невольно, съ самимъ собою. Я началъ считаться только съ собственною совѣстью и моимъ внутреннимъ сознаніемъ. Сильный моей абсолютной правдивостью, я отстранялся отъ влюбчивыхъ стремленій большинства людей. Чтеніе окончательно подтвердило мою правоту и законность моихъ наклонностей. Художники, мудрецы, герои, короли, папы, даже боги оправдывали и какъ бы возбуждали собственнымъ примѣромъ культъ мужской красоты. Во время моихъ колебаній и угрызеній совѣсти, чтобы погрузиться снова въ мою вѣру и чувственную религію, я перечитывалъ пламенные сонеты Шекспира къ Вилльяму Херберту, графу де Пемброку, сонеты-не менѣе страстные Микель-Анжело къ рыцарю Томмазо ди Кавальери; я набирался силъ, вспоминая отрывки изъ сочиненій Монтэня, Теннисона, Вагнера, Уитмана; я представлялъ себѣ молодыхъ юношей на банкетѣ Платона, возлюбленныхъ Фивскаго божественнаго отряда, Аѳила и Патрокла, Дамона и Пиѳія, Адріана и Антиноя, Харитона и Меланина, Діоклеса, Клеомаха, я раздѣлялъ всѣ эти благородныя страсти античной жизни и эпохи Возрожденія, о которыхъ намъ грубо говорятъ въ коллэжѣ, умалчивая о чудесномъ эротизмѣ, какъ вдохновителѣ абсолютнаго искусства эпическихъ движеній и высшей гражданской добродѣтели.
Между тѣмъ моя внѣшняя жизнь продолжала
Затем несправедливость, беззаконие моей судьбы примирили меня невольно с самим собою. Я начал считаться только с собственною совестью и моим внутренним сознанием. Сильный моей абсолютной правдивостью, я отстранялся от влюбчивых стремлений большинства людей. Чтение окончательно подтвердило мою правоту и законность моих наклонностей. Художники, мудрецы, герои, короли, папы, даже боги оправдывали и как бы возбуждали собственным примером культ мужской красоты. Во время моих колебаний и угрызений совести, чтобы погрузиться снова в мою веру и чувственную религию, я перечитывал пламенные сонеты Шекспира к Вилльяму Херберту, графу де Пемброку, сонеты не менее страстные Микель-Анжело к рыцарю Томмазо ди Кавальери; я набирался сил, вспоминая отрывки из сочинений Монтеня, Теннисона, Вагнера, Уитмана; я представлял себе молодых юношей на банкете Платона, возлюбленных Фивского божественного отряда, Афила и Патрокла, Дамона и Пифия, Адриана и Антиноя, Харитона и Меланина, Диоклеса, Клеомаха, я разделял все эти благородные страсти античной жизни и эпохи Возрождения, о которых нам грубо говорят в коллеже, умалчивая о чудесном эротизме, как вдохновителе абсолютного искусства эпических движений и высшей гражданской добродетели.
Между тем моя внешняя жизнь продолжала
