подобныхъ шутовскихъ костюмовъ. Это было бы равносильно измѣнѣ!
И онъ отдается восхваленію костюма, наивно сохранившагося въ этой мѣстности, въ отличіе отъ другихъ странъ и народовъ.
— Костюмъ, — заявляетъ онъ, — довершаетъ человѣческій типъ. Мы должны имѣть наши собственныя одежды, какъ мы имѣемъ нашу флору и фауну. Его фантастическія слова, казалось, рисовали высокія красивыя человѣческія формы, облеченныя въ гармоническія ткани.
Во время его этнографической лекціи, онъ замѣтилъ, что молодая крестьянка слушала его, не понимая и безъ всякаго восторга.
Чтобы развлечь ее, онъ принимался показывать ей различныя комнаты въ замкѣ, заново отремонтированныя, полныя воспоминаній и реликвій. Клодина взяла подъ руку графа, и онъ открывая шествіе, пригласилъ другихъ гостей слѣдовать за нимъ изъ одной амфилады комнатъ въ другую. Глаза Клодины, точно два горячихъ уголья поглащали золото на рамахъ, мраморъ и лампы, феодальные ковры, рѣдкіе доспѣхи, но оставались безчувственными къ искусству, вкусу, порядку этихъ роскошныхъ аксессуаровъ. Благородныя обнаженныя тѣла, нарисованныя, или высѣченныя изъ мрамора, среди которыхъ копіи молодыхъ людей Буонаротти окаймляли отдѣльныя группы Сикстинскаго плафона, поражали ее только ихъ видомъ in naturalibus. Она откиды-
подобных шутовских костюмов. Это было бы равносильно измене!
И он отдается восхвалению костюма, наивно сохранившегося в этой местности, в отличие от других стран и народов.
— Костюм, — заявляет он, — довершает человеческий тип. Мы должны иметь наши собственные одежды, как мы имеем нашу флору и фауну. Его фантастические слова, казалось, рисовали высокие красивые человеческие формы, облеченные в гармонические ткани.
Во время его этнографической лекции он заметил, что молодая крестьянка слушала его, не понимая и без всякого восторга.
Чтобы развлечь ее, он принимался показывать ей различные комнаты в замке, заново отремонтированные, полные воспоминаний и реликвий. Клодина взяла под руку графа, и он открывая шествие, пригласил других гостей следовать за ним из одной амфилады комнат в другую. Глаза Клодины, точно два горячих уголья, поглощали золото на рамах, мрамор и лампы, феодальные ковры, редкие доспехи, но оставались бесчувственными к искусству, вкусу, порядку этих роскошных аксессуаров. Благородные обнаженные тела, нарисованные, или высеченные из мрамора, среди которых копии молодых людей Буонаротти окаймляли отдельные группы Сикстинского плафона, поражали ее только их видом in naturalibus. Она, откиды-
