зывая презрѣніе къ себѣ грубыхъ крестьянъ; тѣмъ болѣе, я не могу допустить этого теперь, когда вы свободны, такъ какъ дорогая умершая зная вашу преданность, оставила вамъ достаточно, чтобы вы могли ни отъ кого не зависѣть… Вы могли бы прекрасно устроиться…
Онъ хотѣлъ прибавить; „и найти мужа“, но выраженіе все болѣе и болѣе безутѣшное, глазъ его возлюбленной, заставило почувствовать, что эти слова были бы жестоки.
— Да, — продолжалъ онъ, взявъ ее за руки и смотря ей въ ея загадочные глаза, въ которыхъ было одновременно и страданіе, и восторгъ, вы заслуживаете того, чтобы быть счастливой, очень счастливой, моя дорогая Бландина!.. Вы были такой любящей для дорогой бабушки, относились къ ней лучше, чѣмъ я, ея внукъ… Ахъ, я ей причинялъ много заботъ, — вы это знаете, такъ какъ она была откровенна съ вами, — я заставлялъ ее много страдать, невольно, но все же жестоко… Можетъ быть, моимъ неровнымъ характеромъ и моими многочисленными шалостями я ускорилъ ея конецъ… Но повѣрь мнѣ, Бландина, это была не моя вина; нѣтъ, нѣтъ, я никогда не дѣлалъ ничего нарочно… Было что-то, что никто, даже я, не могъ бы понять и представить себѣ; здѣсь участвовало что-то роковое и необъяснимое…
При этихъ словахъ его взглядъ сталъ еще печальнѣе, и обшлагомъ рукава, онъ обтеръ потъ
зывая презрение к себе грубых крестьян; тем более, я не могу допустить этого теперь, когда вы свободны, так как дорогая умершая, зная вашу преданность, оставила вам достаточно, чтобы вы могли ни от кого не зависеть… Вы могли бы прекрасно устроиться…
Он хотел прибавить; «и найти мужа», но выражение всё более и более безутешное, глаз его возлюбленной, заставило почувствовать, что эти слова были бы жестоки.
— Да, — продолжал он, взяв ее за руки и смотря ей в её загадочные глаза, в которых было одновременно и страдание, и восторг, — вы заслуживаете того, чтобы быть счастливой, очень счастливой, моя дорогая Бландина!.. Вы были такой любящей для дорогой бабушки, относились к ней лучше, чем я, её внук… Ах, я ей причинял много забот, — вы это знаете, так как она была откровенна с вами, — я заставлял ее много страдать, невольно, но всё же жестоко… Может быть, моим неровным характером и моими многочисленными шалостями я ускорил её конец… Но поверь мне, Бландина, это была не моя вина; нет, нет, я никогда не делал ничего нарочно… Было что-то, что никто, даже я, не мог бы понять и представить себе; здесь участвовало что-то роковое и необъяснимое…
При этих словах его взгляд стал еще печальнее, и обшлагом рукава, он обтер пот
