Растрогавшись, я усилилъ свои братскія рѣчи:
— Да, я люблю васъ, васъ, оборванцевъ, васъ, безчестныхъ, опозоренныхъ людей, передъ которыми люди моего сословія намѣренно затыкаютъ себѣ носъ и по отношенію къ которымъ у этихъ господъ нѣтъ достаточно пренебрежительнаго выраженія лица, хотя ихъ жены, можетъ быть, заглядываются на нихъ тайкомъ. Да, я считаю васъ стоящими ближе къ природѣ, болѣе искренними, болѣе свободными, благородными, болѣе красивыми, и болѣе смѣлыми… Ахъ, я ужасно усталъ отъ лжи, заносчивости, скрытыхъ ударовъ, полученныхъ отъ высшихъ классовъ! Провались ихъ искусство, ихъ литература, которыя лгутъ такъ же, какъ ихъ религія, ихъ честь, ихъ мораль! Всѣ эти люди говорятъ и пишутъ слишкомъ хорошо; это дѣлается очень легко, надо только ихъ завести и они готовы. Въ нихъ нѣтъ души, какъ и въ ихъ фонографахъ! А ихъ неумолимая, злополучная вѣжливость! Кучка декламаторовъ и софистовъ! Они никогда столько не говорили о Богѣ, какъ съ той минуты, какъ перестали вѣрить въ Него, — въ то время, какъ вы, мои бѣдные, уличные бродяги, вы, по крайней мѣрѣ, кажетесь тѣмъ, чѣмъ вы есть на самомъ дѣлѣ, не болѣе и не менѣе, ни въ чемъ не увѣряя насъ. Вы правдивы, искренни, какъ растенія, фонтаны и птицы; вы братски настроены, какъ волки! О, дорогіе мои!»
И я не забываю передать имъ старинный испан-
Растрогавшись, я усилил свои братские речи:
— Да, я люблю вас, вас, оборванцев, вас, бесчестных, опозоренных людей, перед которыми люди моего сословия намеренно затыкают себе нос и по отношению к которым у этих господ нет достаточно пренебрежительного выражения лица, хотя их жены, может быть, заглядываются на них тайком. Да, я считаю вас стоящими ближе к природе, более искренними, более свободными, благородными, более красивыми, и более смелыми… Ах, я ужасно устал от лжи, заносчивости, скрытых ударов, полученных от высших классов! Провались их искусство, их литература, которые лгут так же, как их религия, их честь, их мораль! Все эти люди говорят и пишут слишком хорошо; это делается очень легко, надо только их завести и они готовы. В них нет души, как и в их фонографах! А их неумолимая, злополучная вежливость! Кучка декламаторов и софистов! Они никогда столько не говорили о Боге, как с той минуты, как перестали верить в Него, — в то время, как вы, мои бедные, уличные бродяги, вы, по крайней мере, кажетесь тем, чем вы есть на самом деле, не более и не менее, ни в чем не уверяя нас. Вы правдивы, искренни, как растения, фонтаны и птицы; вы братски настроены, как волки! О, дорогие мои!»
И я не забываю передать им старинный испан-
