столу и стульямъ удары, которые всячески старался умѣрять, и послѣ, которыхъ громко вскрикивалъ, стараясь возбудить мое безпокойство. Все это ни къ чему не приводило; и я видѣлъ, что, расчитывая на увѣщаніе или на вспышку гнѣва, онъ совсѣмъ не приготовился къ такому хладнокровію.
Однако, рѣшившись побѣдить мое терпѣніе своимъ упорствомъ, онъ продолжалъ гвалтъ съ такимъ успѣхомъ, что я наконецъ разгорячился; и предчувствуя, что все испорчу неумѣстной вспышкой, рѣшилъ дѣйствовать другимъ способомъ. Я всталъ, не говоря ни слова и пошелъ за огнивомъ, котораго не нашелъ; я спрашиваю у негот онъ подаетъ его мнѣ, въ восторгѣ отъ того, что наконецъ восторжествовалъ надо мной. Я высѣкаю огонь, зажигаю свѣчку, беру моего молодчика за руку и спокойно вывожу его въ сосѣднюю комнату, гдѣ ставни были закрыты и нечего было ломать; я оставляю его тамъ безъ свѣта; затѣмъ запираю дверь на ключъ, возвращаюсь и укладываюсь спать, не сказавъ ни слова. Нечего и говорить, что сначала поднялся гвалтъ; я ожидалъ его, и нисколько не смутился. Наконецъ шумъ затихъ; я прислушиваюсь, слышу, что онъ укладывается, и успокоиваюсь. Утромъ я вхожу въ комнату и нахожу моего маленькаго буяна на диванѣ, спящаго крѣпкимъ сномъ, въ которомъ онъ долженъ былъ очень нуждаться, послѣ такого сильнаго утомленія.
На этомъ дѣло не кончилось. Мать узнала, что ребенокъ провелъ двѣ трети ночи не въ своей постели. Тутъ сразу все пропало, ребенка сочли погибшимъ. Видя хорошій случай отомстить, онъ притворился больнымъ, не соображая, что этимъ ничего не выиграетъ. Пригласили врача. Къ несчастію для матери, этотъ врачъ былъ шутникъ, который, желая позабавиться ея испугомъ, еще усилилъ его. Однако онъ шепнулъ мнѣ на ухо: предоставьте мнѣ это дѣло, я вамъ обѣщаю, что ребенокъ вылечится на нѣкоторое время отъ фантазіи, быть больнымъ. Въ самомъ дѣлѣ онъ уложилъ его въ постель, предписалъ діэту и лѣкарства. Я вздыхалъ, видя, что эту бѣдную мать, обманываютъ всѣ окружающіе, исключая меня, котораго она возне навидѣла именно за то, что я ее не обманывалъ.
Послѣ довольно жесткихъ упрековъ она сказала мнѣ, что ея: сынъ слабаго сложенія, что онъ единственный наслѣдникъ, что его нужно сохранить во что бы то ни стало и что она не желаетъ, чтобы ему противорѣчили. Въ этомъ я былъ вполнѣ согласенъ съ нею; но съ ея точки зрѣнія не противорѣчить значило повиноватьсяему во всемъ. Я увидѣлъ, что съ матерью приходится принять тотъ же тонъ, что съ ребенкомъ. Сударыня, сказалъ я ей довольно сухо, я не знаю, какъ воспитываютъ наслѣдника, а главное, вовсе не желаю, знать; вы можете устраиваться, какъ вамъ угодно. Въ моихъ услугахъ нуждались еще на нѣкоторое время; отецъ уладилъ все; мать, написала воспитателю, прося его поскорѣе пріѣхать, а ребенокъ, видя, что онъ ничего не выигралъ оттого, что мѣшалъ мнѣ спать и притворялся больнымъ, рѣшился наконецъ выздоровѣть и спать спокойно.
Невозможно себѣ представить, какому множеству подобныхъ же капризовъ подчинилъ маленькій тиранъ своего злополучнаго гувернера, такъ какъ воспитаніе происходило на глазахъ матери, а она не терпѣла, чтобы наслѣднику оказывалось въ чемъ бы то ни было.
