Но при этомъ словѣ, я слышу, какъ раздаются со всѣхъ сторонъ восклицанія мнимыхъ мудрецовъ: дѣтскія заблужденія, предразсудки воспитанія, восклицаютъ они хоромъ. Въ умѣ человѣческомъ нѣтъ ничего, кромѣ того, что введено въ него опытомъ, и мы судимъ всякую вещь только на основаніи пріобрѣтенныхъ идей. Они идутъ далѣе; они осмѣливаются отвергать это очевидное и всеобщее согласіе народовъ; и, въ противовѣсъ бросающемуся въ глаза однообразію сужденій людей, отыскиваютъ въ потемкахъ какой нибудь смутный и извѣстный только имъ примѣръ; какъ будто извращеніе одного народа вмѣняетъ ни во что всѣ природныя склонности, и какъ будто оттого, что существуютъ чудовища, родъ теряетъ всякое значеніе. Но что дали скептику Монтэню его усилія откопать въ какомъ-нибудь уголку міра обычай, противоположный понятіямъ справедливости? Что ему дало надѣленіе самыхъ подозрительныхъ путешественниковъ авторитетомъ, въ которомъ онъ отказываетъ знаменитѣйшимъ писателямъ?
Нѣсколько недостовѣрныхъ и странныхъ обычаевъ, порожденныхъ мѣстными причинами, которыя намъ неизвѣстны, уничтожатъ-ли общій выводъ, извлеченный изъ дѣятельности столькихъ народовъ, противоположныхъ во всемъ остальномъ и согласныхъ только въ этомъ пунктѣ? О, Монтэнь, ты, который гордишься своей откровенностью и правдивостью, будь искрененъ и правдивъ, если только философъ можетъ быть такимъ, и скажи мнѣ, есть-ли на землѣ такая страна, гдѣ считалось-бы преступленіемъ хранить вѣрность своему слову, быть милосерднымъ, благотворительнымъ, великодушнымъ; гдѣ честный человѣкъ пользовался-бы презрѣніемъ, а вѣроломный почтеніемъ.
Каждый, говорятъ, содѣйствуетъ общему благу ради своего интереса. Но откуда-же происходитъ то, что справедливый содѣйствуетъ ему въ ущербъ себѣ? Что значитъ идти на смерть ради своего интереса? Безъ сомнѣнія всякій дѣйствуетъ только ради своего блага, но если нѣтъ моральнаго блага, съ которымъ нужно считаться, то объяснить личнымъ интересомъ можно только поступки злыхъ: врядъ-ли попытаются пойти далѣе. Слишкомъ чудовищной была-бы философія, которая затруднялась бы объяснить добродѣтельные поступки; которая могла бы выпутаться изъ этого затрудненія, только подыскивая для нихъ низкія намѣренія и безнравственные мотивы; которая была-бы вынуждена унизить Сократа и оклеветать Регула. Если-бы подобныя доктрины могли возникнуть въ нашей средѣ, голосъ природы, равно какъ и разума, безпрестанно поднимался бы противъ нихъ, не давая возможности ни одному изъ ихъ поборниковъ оправдывать себя искренностью своего убѣжденія.
Я не намѣренъ пускаться въ философскія разсужденія, которыя не по силамъ ни мнѣ ни вамъ, и въ сущности ни къ чему не приводятъ. Я уже сказалъ вамъ, что хочу не философствовать съ вами, а помочь вамъ посовѣтоваться съ собственнымъ сердцемъ. Если бы всѣ философы міра доказывали, что я неправъ, но ваше сердце говорило-бы вамъ, что я правъ, то ничего больше я-бы не требовалъ.
Для этого нужно только научить васъ отличать наши пріобрѣтенныя идеи отъ нашихъ естественныхъ чувствъ; ибо мы по необходимости чувствуемъ, прежде чѣмъ знать; и подобно тому, какъ мы вовсе не научаемся желать нашего блага и избѣгать нашего зла.
