творенія, и каждый сдѣлается господиномъ всего. Итакъ, ребенокъ, которому стоитъ только пожелать, чтобы получить желаемое, воображаетъ себя собственникомъ вселенной; считаетъ всѣхъ людей своими рабами, и когда, наконецъ, приходится ему отказать въ чемъ нибудь, онъ, считая все возможнымъ, разъ онъ приказываетъ, принимаетъ этотъ отказъ за актъ бунта; всѣ резоны, которые вы ему представляете, въ возрастѣ неспособномъ разсуждать, являются въ его глазахъ только отговорками; онъ всюду видитъ злой умыселъ; чувство воображаемой несправедливости ожесточаетъ его природу, онъ начинаетъ ненавидѣть весь міръ, и не бывъ никогда благрдарнымъ за уступчивость, негодуетъ на всякое сопротивленіе.
Мыслимо ли, чтобы ребенокъ, одержимый такимъ гнѣвомъ и пожираемый самыми раздражительными страстями, могъ быть когда-нибудь счастливымъ? Счастливъ, онъ! это деспотъ; это одновременно самый низкій изъ рабовъ и самая жалкая изъ тварей. Я видѣлъ дѣтей, воспитанныхъ такимъ образомъ, требовавшихъ, чтобы опрокинули домъ толчкомъ плеча, чтобы сняли для нихъ флюгеръ съ башни, чтобы остановили идущій полкъ, такъ какъ имъ хотѣлось подольше послушать барабанный бой, — и оглашавшихъ воздухъ криками, не желая никого слушать, разъ имъ не повиновались. Тщетно старались имъ угодить; ихъ желанія возбуждались легкостью исполненія; они настаивали на невозможномъ и встрѣчали со всѣхъ сторонъ противорѣчія, препятствія, огорченія, страданія. Вѣчно ворча, вѣчно дуясь, вѣчно бѣснуясь, они проводили дни въ крикахъ, въ слезахъ: неужели это были счастливыя существа? Соединеніе слабости и власти порождаетъ только безуміе и бѣдствіе. Изъ двухъ избалованныхъ дѣтей одинъ колотитъ столъ, другой велитъ бичевать море; долго имъ придется бичевать и бить, прежде чѣмъ они обрѣтутъ довольство.
Если эти идеи власти и тираніи дѣлаютъ ихъ несчастными уже въ дѣтствѣ, то что же будетъ, когда они выростутъ и когда ихъ сношенія съ людьми начнутъ расширяться и умножаться? Привыкнувъ видѣть, что все передъ ними гнется, какъ они изумятся, когда, вступивъ въ свѣтъ, почувствуютъ, что все имъ сопротивляется, что они раздавлены тяжестью той самой вселенной, которую думали двигать по своему произволу! Ихъ нахальныя манеры, ихъ ребяческая спѣсь вызываютъ только оскорбленія, презрѣніе, насмѣшки; они пьютъ обиды какъ воду; жестокія испытанія вскорѣ научаютъ ихъ, что они не знали ни своего положенія, ни своихъ силъ; сознавая, что не могутъ всего, они начинаютъ думать, что не могутъ ничего. Эта масса непривычныхъ препятствій запугиваетъ ихъ, это презрѣніе принижаетъ ихъ: они становятся подлыми трусливыми, пресмыкающимися и падаютъ настолько же ниже самихъ себя, насколько пытались подняться выше.
Вернемся къ первоначальному правилу. Природа создала людей для того, чтобъ ихъ любили и помогали имъ; но развѣ она создавала ихъ для того, чтобъ ихъ слушали и боялись? Дала ли она имъ внушительный видъ, суровый взглядъ, грубый и грозный голосъ, чтобы внушать къ себѣ страхъ? Я понимаю, что рыканіе льва пугаетъ животныхъ и что они дрожать, увидѣвъ его грозную гриву; но если было когда неприличное, отвратительное, смѣхотворное зрѣлище, такъ это зрѣлище толпы сановниковъ съ ихъ шефомъ во главѣ, въ парадныхъ
