рекомендовался онъ на французскомъ языкѣ, изящно приложивъ руку къ фескѣ.
Струковъ отрекомендовался взаимно и спросилъ, имѣетъ ли онъ какія-либо полномочія отъ Османа?
Тевфикъ-паша отвѣчалъ отрицательно.
— Въ такомъ случаѣ, генералъ, чего же вы желаете, приближаясь къ нашей цѣпи?
— Армія сдается, Османъ-паша тоже.
— Это мы знаемъ, но мы не видимъ пока лица, вполнѣ уполномоченнаго для переговоровъ. Намъ нужно лицо, которое вполнѣ замѣняло бы особу вашего главнокомандующаго; объ этомъ уже писано къ вамъ.
Тевфикъ-паша заявилъ, что такъ такъ раненый Османъ положительно лишенъ всякой возможности выѣхать самъ къ генералу Ганецкому, и такъ какъ ему не хотѣлось бы помимо самого себя вручать кому бы то ни было слишкомъ важную и отвѣтственную обязанность переговоровъ о сдачѣ цѣлой арміи, то онъ покорнѣйше проситъ, не будетъ ли генералъ Ганецкій столь любезенъ — пожаловать въ шоссейную караулку, гдѣ пріютился пока турецкій главнокомандующій.
Генералъ Струковъ послалъ ординарца передать это приглашеніе по принадлежности, а Тевфикъ-паша рысью воротился назадъ, къ Осману.
Не задолго предъ этимъ у насъ былъ поданъ сигналъ отбоя стрѣльбы. Турки не стрѣляли тоже. Но тутъ, среди томительнаго ожиданія обѣихъ сторонъ, наступила нравственно очень трудная минута: обѣ стороны были нервно напряжены до послѣдней крайности и каждый человѣкъ чувствовалъ, что если вдругъ сорвется откуда нибудь случайный выстрѣлъ — одинъ только ружейный, совершенно нечаянный выстрѣлъ, — кровопролитный бой, какъ порохъ, снова вспыхнетъ въ то же мгновеніе, еще съ бо̀льшею силою и ожесточеніемъ.
Генералъ Ганецкій, казалось, испытывалъ то же самое опасеніе, а потому, подъѣхавъ къ мосту и указавъ рукой на караульный домикъ, онъ отрывисто сказалъ Струкову одно только: «ступайте!».
