главнокомандующему. Вслѣдъ за генераломъ Струковымъ вошло сюда нѣсколько румынскихъ старшихъ офицеровъ, которые, только что покончивъ боевое дѣло съ турками на Опонецкихъ высотахъ, прошли со своими батальонами чрезъ непріятельскія батареи и спустились къ шоссе, въ долину.
Объясненіе между нашимъ парламентеромъ и Османомъ происходило на французскомъ языкѣ, который хотя и знакомъ отчасти турецкому полководцу, однако не на столько, чтобы можно было обойдтись безъ переводчика.
— Я сюда явился, сказалъ Струковъ, по приказанію генерала Ганецкаго, привѣтствовать ваше высокопревосходительство съ блестящею атакой и вмѣстѣ съ тѣмъ передать вамъ, что генералъ Ганецкій, не имѣя пока никакихъ приказаній отъ Его Высочества Главнокомандующаго, можетъ предложить вамъ только полную, безусловную сдачу, какъ васъ самихъ, такъ и всей вашей арміи.
Османъ выслушалъ внимательно эти слова и глубоко задумался....
Чрезъ минуту онъ тихо поднялъ голову и обращаясь къ своему врачу, съ какимъ-то покорно-фаталистическимъ выраженіемъ въ грустномъ лицѣ, проговорилъ медлительнымъ и ровнымъ тономъ:
— Дни не равны; день за днемъ слѣдуетъ, но нѣтъ двухъ сходныхъ: одинъ — счастливый, другой — несчастливый…
А затѣмъ, поднявъ спокойный взоръ на Струкова, прибавилъ съ подавленнымъ вздохомъ и слегка склоняя голову:
— Я вполнѣ покоряюсь желаніямъ Главнокомандующаго вашей арміи.
Эти тихо произнесенныя слова, очевидно стоившія Осману не малой внутренней борьбы, сопровождались нервнымъ подергиваніемъ его лица, внушавшаго невольное сочувствіе къ злополучному полководцу.
— Паша, на все воля Всевышняго, — столь же тихо проговорилъ ему Струковъ.
По всему было замѣтно, что испытавъ столько удачъ въ теченіи четырехъ мѣсяцевъ, Османъ-паша и на этотъ разъ надѣялся на свое умѣнье, энергію и счастіе. Первыя два качества сопровождали его до послѣдней минуты боя, но послѣднее измѣнило… Не демонстрацію ради оправданія своего
