— 341 —
другая, молодая дѣвушка, спросила съ нѣкоторымъ изумле-ніемъ: «Мама, что вамъ до зеленыхъ деревьевъ?»
Я не могу не замѣтить, что обѣ онѣ были не въ шелко-выхъ платьяхъ, хотя отнюдь не принадлежали къ черни, какъ и вообще въ Берлинѣ черни нѣтъ развѣ только въ высшихъ сословіяхъ. Но что касается того наивнаго вопроса, то онъ никогда не выходить у меня изъ памяти. Всюду, гдѣ я встрѣчаю фальшивое восхищеніе природой и тому подобную зеленую ложь, вопросъ этотъ забавно смѣется у меня въ душѣ. Точно такъ же заговорилъ онъ во мнѣ и при декламаціи маркиза, и подмѣтивъ насмѣніку на моихъ губахъ, маркизъ сердито вскричалъ: «Не мѣшайте мнѣ, у васъ нѣтъ никакого чутья чистой естественности... Вы разорванный человѣкъ, разорванное сердце, вы, такъ сказать, Байронъ!»
Любезный читатель, можетъ-быть, ты Принадлежишь къ тѣмъ набожнымъ птицамъ, которыя вторятъ пѣснѣ о байро-повской разорванности, какую мнѣ насвистываютъ уже десять лѣтъ на всякіе тоны и какая, какъ ты только-что слы-шалъ, нашла себѣ отголосокъ даже въ черепѣ маркиза. Ахъ, любезный читатель, если ты хочешь сѣтовать о той разорванности, то сѣтуй лучше, что самый міръ разорванъ надвое, ибо такъ какъ сердце поэта есть средоточіе міра, то въ теперешнее время ему, конечно, нельзя не быть разо-рваннымъ. Кто хвалится, что сердце у него осталось цѣлое, тотъ признается только, что у него прозаическое, куда-то далеко въ уголъ запрятанное сердце. ІІо моему же сердцу прошла великая міровая трещина, и именно поэтому-то я знаю, что великіе боги удостоили меня своей высокой благодати и сочли достойнымъ поэтическаго мученичества.
Нѣкогда, въ древности и средніе вѣка. міръ былъ цѣло-стенъ; несмотря на внѣшнія войны, все-таки существовало шровое единство, и были цѣльные поэты. Мы будемъ чтить этихъ поэтовъ и наслаждаться ими; но каждое подражаше ихъ целостности есть ложь, ложь, которую видитъ каждый здоровый глазъ, которая поэтому не можетъ избѣжать на-смѣшки. Недавно я добылъ себѣ съ болыиимъ трудомъ въ Берлинѣ стихотвореніе одного изъ ихъ цѣлостныхъ писателей, особенно сильно сѣтовавшаго о моей байроновской разорванности, и отъ его фальшивыхъ зеленыхъ красокъ, отъ нѣжныхъ изліяній его во хвалу природѣ, -въ которыхъ ииѣ слышался запахъ какъ бы свѣжаго сѣна; мое бѣдное
сердце, уже и безъ того достаточно разорванное, чуть-чуть