— 599 —
онъ дѣлаетъ чертн его памяти. Онъ вѣдь не былъ ни геній, ни герой, ни олимпійскій богъ. Онъ былъ человѣкъ, гражда-нинъ земли, онъ былъ хорошій писатель и великШ патріотъ.
Называя Людвига Бёрне хорошимъ писателемъ и придавая ему только простой эпитетъ «хорошій», я не хочу ни возвысить, ни умалить его эстетическое достоинство. Вообще, какъ я уже сказалъ, это сочиненіе не апологія и не критика его произведеній; я высказываю здѣсь только мое личное мнѣніе. Этому мнѣнію я стараюсь дать возможно-сжатую форму; вотъ почему скажу только нѣсколько словъ о Бёрне въ чисто-литературномъ отношеніи.
Если' бы мнѣ нужно было найти въ литературѣ писателя, родственнаго по характеру съ Бёрне, то я прежде всего указалъ бы на Богдана Эф,раима Лессинга, съ которымъ Бёрне очень часто сравнивали. Но это сходство основывается только ни общихъ обоимъ внутренней энергіи, благородной волѣ, патріотической страсти и восторженном^ сочувствіи къ человѣчеству обоихъ этихъ людей. Одинаково было тоже направленіе ихъ ума. Но тутъ и оканчивается сравненіе. Лессингъ былъ великъ тѣмъ яснымъ по-ниманіемъ искусства и философской спекулятивности, котораго рѣшительно недоставало бѣдному Бёрне. Въ иностранной литературѣ есть два человѣка, которые гораздо больше похожи на •него; это Вильямъ Гацлиттъ и Поль Курье. Оба они, можетъ-быть, ближайшіе литературные родственники Бёрне, съ тою только разницею, что Гацлиттъ также превосходить его художественнымъ чувствомъ, а Курье отнюдь не можетъ возвыситься'до Бёрневскаго юмора. Извѣстнаго рода езргіі общъ этимъ тремъ человѣкамъ, хотя у каждаго изъ нихъ онъ является съ особеннымъ оттѣнкомъ: у англичанина Гацлитта онъ мраченъ и сверкаетъ, какъ солнечные лучи изъ густыхъ англійскихъ тучъ, у француза Курье онъ почти своевольно веселъ, шипитъ и пѣнится, какъ молодое вино Тюрингіи и по временамъ смѣло переливается черезъ край; у нѣмца Бёрне онъ имѣетъ и то, и другое свойство; онъ мраченъ и свѣтелъ, какъ кислосерьезный рейнвейнъ и странный лунный свѣтъ родины нѣмцевъ... Езргіі Бёрне становится иногда юморомъ.
Это замѣтно не столько въ первыхъ сочиненіяхъ его, сколько въ «Парижскихъ Письмахъ». Время, мѣсто и сю-жетъ здѣсь не только благопріятствовали юмору, но и были собственно причинами его проявленія. Я хочу этимъ
сказать, что юморомъ въ «Парижскихъ Письмахъ», мы обя-