— 93 —
даній: чувство жизни, жажда наслаждаться ею были такъ велики, что уже одно воспоминаніс о недавнемъ удовлетворенін этой жажды доставляло ему отраду: «сладкое сознанье, — гово-рилъ онъ въ томъ же самомъ письмѣ, — что я велъ до сихъ поръ прекрасную жпзпь, наполняете» мою душу даже въ эта печальное время и вѣроятно не оставить меня въ самые по-слѣдніе часы»... Мало того: такъ сильны были въ немъ чисто чувственный склонности, что и теперь, совершенно разбитый, онъ сожалѣлъ, что хотя цѣлуетъ свою Матильду, но вслѣдствіе паралича губъ «не чувствуетъ ничего», и даже нѣсколько лѣтъ спустя, когда фпзическія муки его достигли апогея, выражалъ сѣтованіе и сгорбь, что не существуетъ уже «для него пре-красныхъ горныхъ вершинъ, на которыя онъ могъ бы взбираться, и прекрасныхъ женскихъ губокъ, которыя онъ могъ бы цѣловать»... Но само собой разумѣется, что такія минуты, такія ощущенія бывали рѣдки: страшныя физическія боли господствовали надо всѣмъ, и, какъ нашъ Некрасовъ, находившійся почти въ такомъ же положеніи, писалъ: «хорошо умереть — тяжело умирать», точно такъ же, буквально такъ же, Гейне находилъ ужас-нымъ «не смерть (если вообще она существуетъ, — прпбавлялъ онъ), а умираніе»... Навѣстйвшій его въ началѣ 1847 г. Лаубе нашелъ друга страшно изменившимся, высохшимъ какъ ске-летъ, обросшимъ сѣдой бородой, потому что нервная раздражительность не позволяла бритвѣ дотрагиваться до лица (до тѣхъ поръ Гейне очень гладко брился), съ сухими, въ безпорядкѣ спускавшимися на лобъ волосами, съ судорожно двигавшимися губами, съ напряженно поднятою вверхъ головою, такъ какъ зрачокъ праваго, единственно уцѣлѣвшаго, глаза могъ видѣть только сквозь открытую узкую щель между вѣками. Ожиданіе смерти среди такихъ страданій не мѣшало сохраненію необычайной бодрости духа, только по временамъ уступавшей мѣста мрачному отчаянію, и ненарушимой ясности ума въ соединеніи съ прежнимъ живымъ интересомъ относительно политическая н соціальнаго хода вещей. Это проявилось очень наглядно въ дпи февральской революціи 1848 г., вспыхнувшей въ то время,
когда болѣзнь поэта приняла еще болѣе острый и мучитель-